Стихи про Баку

Ты город гордости моей,
Возвышен я тобой.
Украсил ты венцом огней
Наш Каспий голубой.

Ты мой бессонный, вечный путь
И долгожданный кров.
Ты мой родительский очаг.
Гнездо моих детей,

Ты сердце края моего,
Оплот Страны Огней,
Ты своенравен, город мой,
Ты этим славен, город мой!

Отраден путь, просторен стол,
Друзей приветить рад,
Широкоплечий хлебосол,
Ты щедростью богат.

В беде нежданной и в труде
Ты был самим собой.
Ты нашей дружбы цитадель
И памятник живой.

Ты город счастья и мечты,
Моих надежд хранитель ты.
Как много сложено стихов
О матери - не счесть!

Но кто устал ее любить
Такие разве есть?
И как тебя еще воспеть,
Земля моя, скажи!

Ты молодеешь и живешь,
И я с тобою жив.
Пусть время ветром пронесется,
Но я запомню навсегда

Баку, чудесный город солнца,
Столицу нефти и труда.
... Зари каспийской полыханье, и легкий
Утренний туман...

Я сберегу твое дыханье, чудесный край,
Азербайджан!!!

Мой город неутомимо пляшущих огней
Страны, где в каждом тот огонь играет,
Не скоро свидемся с тобой в рутине дней,
А сердце по тебе давно уже скучает.

И Каспий мой не встретит плеском волн
И ветер в волосах не заиграет,
Бульвар приморский, как обычно, полн,
Меня там разве только не хватает.

И листьев шелест с тихим говором сплетён,
Несётся ветром вдоль аллей и улиц,
Всё тот же старый крепостной балкон,
Бакинских улочек красавец.

Ты остаешься тем же, хоть по моде приодет,
И пусть застроен ты высотными домами,
Сияет между ними вечными огнями свет,
Стекая в крепости меж древними камнями.

И этой осенью, Баку, опять я не с тобой.
Тебя мне, веришь, вечно не хватает,
Здесь цвет у неба тоже голубой,
Но ветер в нём упрямый не летает.

Мой город неизменно пляшущих огней
Страны, где в каждом тот огонь играет,
Конечно, снова мы увидемся с тобой,
Ведь сердце сильно по тебе скучает.

Город по ночам лежал подковой,
Весь в огнях - зеленых, желтых, красных.
И всю ночь от зрелища такого
Оба мы не отрывали глаз.

Нам в лицо дышала нефть и горечь
Крупного весеннего прибоя.

Капитана в тот день называли на «ты»,
Шкипер с юнгой сравнялись в талантах;
Распрямляя хребты
И срывая бинты,
Бесновались матросы на вантах.

Двери наших мозгов
Посрывало с петель
В миражи берегов,
В покрывала земель,

Этих обетованных, желанных —
И колумбовых, и магелланных.

Только мне берегов
Не видать и земель —
С хода в девять узлов
Сел по горло на мель!
А у всех молодцов —
Благородная цель…
И в конце-то концов —
Я ведь сам сел на мель.

И ушли корабли — мои братья, мой флот.
Кто чувствительней — брызги сглотнули.
Без меня продолжался великий поход,
На меня ж парусами махнули.

И погоду и случай
Безбожно кляня,
Мои пасынки кучей
Бросали меня.

Вот со шлюпок два залпа — и ладно! —
От Колумба и от Магеллана.

Я пью пену — волна
Не доходит до рта,
И от палуб до дна
Обнажились борта,
А бока мои грязны —
Таи не таи, —
Так любуйтесь на язвы
И раны мои!

Вот дыра у ребра —
Это след от ядра,
Вот рубцы от тарана, и даже
Видно шрамы от крючьев — какой-то пират
Мне хребет перебил в абордаже.

Киль, как старый неровный
Гитаровый гриф, —
Это брюхо вспорол мне
Коралловый риф.

Задыхаюсь, гнию — так бывает:
И просоленное загнивает.

Ветры кровь мою пьют
И сквозь щели снуют
Прямо с бака на ют —
Меня ветры добьют:
Я под ними стою
От утра до утра,
Гвозди в душу мою
Забивают ветра.

И гулякой шальным
Всё швыряют вверх дном
Эти ветры, незваные гости.
Захлебнуться бы им
В моих трюмах вином
Или с мели сорвать меня в злости!

Я уверовал в это,
Как загнанный зверь,
Но не злобные ветры
Нужны мне теперь.

Мои мачты — как дряблые руки,
Паруса — словно груди старухи.

Будет чудо восьмое —
И добрый прибой
Моё тело омоет
Живою водой,
Моря божья роса
С меня снимет табу —
Вздует мне паруса,
Будто жилы на лбу.

Догоню я своих, догоню и прощу
Позабывшую помнить армаду.
И команду свою я обратно пущу —
Я ведь зла не держу на команду.

Только, кажется, нет
Больше места в строю.
Плохо шутишь, корвет,
Потеснись — раскрою!

Как же так- Я ваш брат,
Я ушёл от беды…
Полевее, фрегат, —
Всем нам хватит воды!

До чего ж вы дошли…
Значит, что — мне уйти-!
Если был на мели —
Дальше нету пути-!
Разомкните ряды,
Всё же мы корабли,
Всем нам хватит воды,
Всем нам хватит земли,

Этой обетованной, желанной —
И колумбовой, и магелланной!

Баку, Баку, поклон тебе мой низкий,
Тебе я руку жму, как брату брат.
Всё громче говор милых волн каспийских –
Они о нашем братстве говорят.

Родимый Каспий – общий друг наш вечный, –
Любовь к тебе несёт он вновь и вновь,
Он отвечает широтой сердечной
И горцам и бакинцам на любовь...

Когда в горах сражались мы с врагами,
Мечтая о свободном, мирном дне, –
Бакинских стачек праведное пламя
В каспийской полыхало глубине,

И повесть о бакинских комиссарах
К нам доносил рокочущий прибой,
И крики чаек над причалом старым
Сзывали горцев на великий бой.

Потом, когда взошла заря над морем,
Нам рассказала Каспия волна
О новой жизни праздничном напоре
И назвала героев имена.

И песни полетели к нам, как птицы,
И сыновья твои в наш край пришли –
Узнав, что в недрах наших нефть таится,
Они совет и помощь принесли.

... Сейчас луна плывёт над тихим морем,
И мне ночные волны говорят,
Что ты, Баку, и в радости и в горе
Навек мой кровный, мой любимый брат.

Вовеки нам с тобою не расстаться,
Мы связаны единою судьбой,
Пусть говорит о нашем вечном братстве
Каспийский торжествующий прибой!

Если ты Баку не видел...
Мне сказал один приятель:
"Ты, старик, наверно, спятил!
Я понять твоих симпатий, -

Извиняюсь - не могу.
Ты же сожаленья стоишь, -
Что ты бредишь? Что ты стонешь?
Что, как проклятый долдонишь

Про Баку,
Баку,
Баку? "
Он сказал мне:

"Я зимою искупался в Красном море,
Ел в Японии лимоны,
Жил на рейнском берегу.
Был на юге, на востоке, -

То немного, то подолгу,
Так что мне смешны восторги
Про Баку,
Баку,

Баку... "
Я приятелю ответил:
"Что, поездив по планете,
Ты узнал дородный ветер,

Видел это, видел то...
Но зачем себя обидел?
Ты ж еще Баку
Не видел!

Если ты Баку не видел, -
Что тогда ты видел?
Что?

Напевает вода, тихо плещет волна у причала.
Знаю я города, но подобных тебе не встречала...
Этих щедрых ночей, что в горячем труде пробегают,
Миллионы свечей разноцветных во тьме зажигают,

Этих солнечных дней, полных света, веселья и силы -
Я не знаю родней. А о девушках скромных и милых,
А о крепких парнях, на которых легко положиться -
Буду помнить всегда. Рада с ними я здесь подружиться.

Да, Баку, ты таков: И судьба не возможна иная,
Сколько здесь языков! Сколько наций - и все понимают
Вечной дружбы язык. Вот в чем сила твоя и богатство.
Кто его не постиг - тот не знает значения братства.

Где слова мне найти, чтоб по-новому выразить это?
Миру дал этот край столько славных великих поэтов.
Так трудись и живи, будь по-прежнему весел и молод!
Я признанья в любви приношу тебе, солнечный город.

Я ходил по горам, я глядел меж лугов
В журавлиные очи родных родников;
Издалека выслушивал шум тростников
И ночного Аракса медлительный ход...

Здесь я дружбу узнал, и любовь, и почет.
Можно ль душу из сердца украсть? — Никогда?
Ты — дыханье мое, ты — мой хлеб и вода!
Предо мной распахнулись твои города.

Весь я твой. Навсегда в сыновья тебе дан, Азербайджан, Азербайджан!
На горах твоих кудри белей молока,
Как чадра, укрывают тебя облака,
Над тобою без счета промчались века,

От невзгод поседела твоя голова...
Как ты много терпела — и снова жива.
И невежды порочили имя твое,
И безумцы пророчили горе твое,

И надежды измучили сердце твое,
Но пришла благородная слава твоя,
Велики твои дочери и сыновья!
Пусть Баку мой неведомый гость навестит:

Миллионами солнц его ночь поразит.
Если северный ветер на вышках гудит,
Откликается эхом песчаный простор,
Полуночные горы ведут разговор...

Можно ль мать у ребенка украсть? — Никогда!
Ты — дыханье мое, ты — мой хлеб и вода!
Предо мной распахнулись твои города.
Весь я твой. Навсегда в сыновья тебе дан, Азербайджан, Азербайджан!

На серебряном Каспии Ветры свистят,
Изумрудные перышки уток блестят...
Пусть влюбленные путники нас навестят,
В Шемахе и в Шамхоре пусть выпьют вина!

Ах, как жизнь коротка, как дорога длинна!
Любоваться хотел бы я тысячу лет,
Как играет в ущельях рассеянный свет...
Пробегает олень, олененок вослед,

И зовет, и под камнем находит приют,
А быки на эйлагах молчат и жуют...
Рано утром, поэт-путешественник, встань!
Пред тобой Астара, пред тобой Ленкорань.

Из Египта, из Индии в раннюю рань
К нам слетаются птицы, ликуя, крича,
Словно вышли на волю из рук палача!
Здесь желтеют лимоны колхозных садов,

Нагибаются ветви под грузом плодов,
И тому, кто работал, здесь отдых готов...
Золотого чайку завари и налей,
О невеста, для матушки старой моей.

В Ленкорани цветы и свежи, и стройны,
И прекрасны, как женщины нашей страны.
И амбары колхозные хлебом полны,
Белый хлопок сияет, как снег на горах,

Сок лозы виноградной кипит в погребах. "
Выпей утром, когда еще море темно,
Этот сок, еще не превращенный в вино,
Будет силою все твое тело полно!

Сила солнца — наш верный союзник в борьбе,
И в работе она да поможет тебе!
Сядь в Казахе на красного с искрой коня,
Приласкай его, добрую дружбу храня!

Он тебя понесет мимо шумного дня
На вершины Кяпаза, где холод остер,
Погляди на Гейгель, королеву озер!
О страна моя, родина музыки — ты!

Твои песни, как летом плоды, налиты!
Ты — серебряная колыбель красоты!
Сгустки музыки — тысячи наших сердец,
В каждом малом селе есть любимый певец.

Не умрет Насими, не умрет Физули —
Дорогие поэты старинной земли,
Как туманные звезды, мерцают вдали...
Но родится здесь много таких, как они,

Это — близкие, это — земные огни!
Можно ль песню из горла украсть? — Никогда!
Ты — дыханье мое, ты — мой хлеб и вода!
Предо мной распахнулись твои города...

Весь я твой. Навсегда в сыновья тебе дан, Азербайджан, Азербайджан!

Салам, Баку, красавец-город!
Не здесь ли я друзей нашел?
Теперь забудется не скоро
Небес весенних синий шелк.

Я понял здесь в краю свободы,
Что нет священней ничего
Высоких чаяний народа
И вдохновенных дел его.

Столица удивительного края -
Баку - как золотой пчелиный рой.
Нет, в памяти моей не умирает
Огромный город - Труженик, герой.

Ты как магнит,
Воистину - не лгу! -
Притягиваешь нас непобедимо.
Мой солнечный,

Мой штормовой Баку!

Вернулся я к тебе, Баку, тоскуя и любя,
Вернулся, чтобы вновь и вновь приветствовать тебя.
Здесь вышки черные твои, как давние друзья.
Готов хоть год без сна бродить по этим скверам я.

Я каждой улице твоей рад посвятить дастан,
Чтобы воспеть тебя - чернил мне нужен океан.
Становишься ты с каждым днем все лучше и пышней,
Уже сияет над тобой заря грядущих дней...

Опять к тебе вернулся я, о славный мой Баку,
Еще не раз к тебе вернусь я на своем веку.
Ты - первая любовь моя, ты молодость моя,
И сколько лет бы ни прошло, мы - вечные друзья!

Нет на свете города мне ближе,
Хоть немало видел на веку –
Я хотел бы жить и умереть в Париже,
Если б не было такой земли – Баку!

По тебе машинами вздыхают
Миллиарды поршней и колес...
Если в будущее крепко верится -
Это оттого, что до краев

Изливается столицам в сердце
Черная бакинская густая кровь

Вновь беспокойно Каспийское море,
Гонит волну за волной на боку.
Вдоль побережья, доступного взору,
Встал с богатырской осанкой Баку.

Здравствуй, красавец-Баку величавый!
Здравствуй, свободный и гордый народ!
Этой земли достоянье и слава
Огненный ключ, что под нею течет.

Вот и опять, ни на миг не стихая,
Путь пробивая средь тысяч камней,
Этот родник огневой полыхает
В древней столице Отчизны Огней!

Смывает волной у Дербента
Колес перестук и площадок,
И резкое солнце нещадно
Трещит на иссохшей земле.

Дорога отброшенной лентой
Закручена морем и ветром
И каждым истуканным метром
Готова ослепнуть и млеть.

Здесь ближе, чем сердце.
Прибой, -
Волны иступленной шипенье,
И парус, как знак нетерпенья,

Над морем
И надо мной.
Но поезд с волной осторожен
Он жмется к крутому отрожью.

Прибитый на мель полустанок
Обходит запасным путем.
Гористый пpостор Дагестана,
И горные реки наречий! .

Крутым поворотом отмечен
Пылающий мирно закат.
Отхлынуло море слегка.
И вот уже пышно и низко

Спустилась над ночью каспийской
Бенгальским шипеньем звезда.
А к полночи скукой дорожной
И гарью пахнуло на нас

Стучит колесо осторожно,
Задернутые шторы, и можно
Рукой дотянуться до сна.
Так, значит, весь день без ответа?

Лежи и мечтай на боку?
Ударом хорошего ветра
И свистом встречает Баку.

Городом ветра издревле зовется Баку,
Я его видел в сияньи летящего света!
И потому пришиваю к его башлыку
Новое имя: Баку - это город расцвета!

Взял красоту он у кружева пенной волны,
Краски земные несли ему горные склоны,
Сахарно-бел, поднимает он к чаше луны
Мрамор и пластик, стекло и металл, и бетоны.

Сердца друзей как песнь звучат
И движут счастья караван.
Баку, я новой встрече рад,
Горжусь тобой Азербайджан!

Иду по городу. Смотрю.
От сердца не отняв руки,
С поклоном братским говорю:
Салам! Саг ол, о, джан Баки!

Мы стоим и глядим на Баку,
Я и ты.
Ты увидел у нас переулки кривые
Да лачуги, сожженные до черноты.

Я - людей,
Их живые под солнцем черты,
Их глаза, что светились улыбкой впервые.
Ты увидел

Песчаник, да где-то во рву
Воробьев отощавших.
Я увидел
Чинар молодую листву

И весну, для которой тружусь и живу,
Я увидел наш труд
На прославленных вышках.
Ты увидел,

Что пятна мазута грязны
Что поделаешь!
Тут же, над каспием, стоя,
Я увидел шаланды на гребне волны,

Я увидел весь город с моей крутизны -
Звездный блеск,
Ожерелье огней золотое.
Ты увидел,

Что сер минарет, будто ствол,
Оголенный грозой и осеннею стужей.
А потом муэдзин свою песню завел,
И тебя обступили нищие тут же.

Я увидел
Дома, и постройки в лесах,
И раскрытые настежь окна и двери.
Там живет молодежь,

И в ее голосах
Я услышал ту песню, в которую верю.
Ты увидел
Ошибки и мелочи все.

Ты влезал в эти щели уныло и праздно.
Я увидел широкие ленты шоссе
И плантации маков.
Смотрели мы разно.

Что поделаешь, гость!
Мы решительно за
Твой приезд,
Не боимся ни сглаза, ни порчи.

Только знаешь?
Возьми-ка ты наши глаза!
Они все-таки чище и зорче.

Я любуюсь в Баку на безбрежную даль,
Где Хазар расплескался бирюзовый хрусталь.
Там, где кружевом вышки сплелись в вышине,
Те легенды о нефти припомнились мне.

Сказалъ песъ волку: волкъ,
Конечно у тебя несв- жъ гораздо толкъ;
Ты только рыщешъ,
И корму ищешъ:
А я о корм- не тужу;
Служи какъ я служу;
Мн- жаль тебя толико видя нища.
Не едакая мн- дается пища,
Какая у тебя.
Я взавтр- буду у себя;
Приди ко мн- откушать.
Приятно въ голод- такія р- чи слутать.
Пришелъ, и видитъ онъ собаку на кр- пи:
Во ожерельи песъ, однако на ц- пи.
Оборотясь мой волкъ уходитъ осторожно.
Об- дъ былъ тотъ вотщ -
Б- житъ оттол- волкъ, б- житъ колико можно,
И прежней пищею питается еще.

Холодно Каспию, старый ворчит;
Длится зима утомительно-долго.
Норд, налетев, его волны рябит;
Льдом его колет любовница-Волга!
Бок свой погреет усталый старик
Там, у горячих персидских предгорий…
Тщетно! вновь с севера ветер возник,
Веет с России метелями… Горе!
Злобно подымет старик-исполин
Дряхлые воды, — ударит с размаху,
Кинет суда по простору пучин…
То-то матросы натерпятся страху!
Помнит старик, как в былые века
Он широко разлегался на ложе…
Волга-Ахтуба была не река,
Моря Азовского не было тоже;
Все эти речки: Аму, Сыр-Дарья,
Все, чем сегодня мы карты узорим,
Были — его побережий семья;
С Черным, как с братом, сливался он морем!
И, обойдя сонм Кавказских громад,
Узким далеко простершись проливом,
Он омывал вековой Арарат,
Спал у него под челом горделивым.
Ныне увидишь ли старых друзей -
Где ты, Масис, охранитель ковчега -
Так же ли дремлешь в гордыне своей -
— Хмурится Каспий, бьет в берег с разбега.
Всё здесь и чуждо и ново ему:
Речки, холмы, города и народы!
Вновь бы вернуться к былому, к тому,
Что он знавал на рассвете природы!
Видеть бы лес из безмерных стволов,
А не из этих лимонов да лавров!
Ждать мастодонтов и в глуби валов
Прятать заботливо ихтиозавров!
Ах, эти люди! Покинув свой прах,
Бродят они средь зыбей и в туманах,
Режут валы на стальных скорлупах,
Прыгают ввысь на своих гидропланах!
Всё ненавистно теперь старику:
Всё б затопить, истребить, обесславить, —
Нивы, селенья и это Баку,
Что его прежние глуби буравит!
25 января 1917
Баку

Год написания: 1917

Жил осёл у мельника.
Не был он бездельником,
Но состарился в работе.
Мельник отказал в заботе.

Выгнал он осла из дома –
Участь многим уж знакома.
Коль работать нет уж сил –
Прочь иди, чтоб не просил.

Погрустив совсем немного,
Он решил, что путь-дорога
Приведёт в далёкий Бремен.
Путь далёк, но неизменен.

По дороге он идёт
По-ослиному орёт.
Хочет музыкантом стать –
Славу и почёт достать.

Перед ним в пыли дорожной
Пёс лежит, скулит о прошлом.
Пожалел его осел –
Вместе путь двоих повёл.

Путь совместный легче, проще,
Веселей и чуть короче.
Песни уж поют дуэтом,
Животы кормя куплетом.

День-деньской стрелой промчался.
Кот в дороге повстречался.
Он мурлычет и поёт –
В Бремен путь троих ведёт.

Вечер к ним идёт навстречу.
Птицы в небе им щебечут.
На заборе петушок
Опустил свой гребешок.

Голосок печален, робок,
А вчера был весел, звонок.
Не желая плавать в супе,
Петушок решил петь в группе.

Дружно весело шутя,
Путь продолжили друзья.
Ночь спустилась на дорогу.
Надо им искать подмогу.

Надо им поесть, поспать,
Ночь спокойно переждать.
В лес ведёт друзей дорога.
Притомились все немного.

Видят огонёчек в чаще.
Весть приятней всем и слаще.
На полянке дом стоит
И труба его дымит.

Подошли друзья к окошку.
На собаку влезла кошка,
Пёс ослу залез на спину,
Завершив сию картину,
Петушок взлетел к коту
И все смотрят в темноту.

Сквозь ночную мглу в оконце,
Словно через тучи солнце,
Слабой свечки свет горит,
Мало светит и коптит.

Дом разбойников тот был.
Странник в дом тот не входил,
Но друзья оголодали
И с дороги все устали.

Дружно все ввалились с криком
И злодеи в страхе диком
Разбежались кто куда,
Не оставив и следа.

Позже, все, закончив ужин,
Свет задули, ведь не нужен
Свет для тех, кто хочет спать.
Разошлись все отдыхать.

Но разбойники лихие,
Не поняв, что за стихия,
Что же, всё ж, с их домом стало,
Что ж их всех так напугало,

Дом решили, всё ж, проверить,
Ведь никто не мог поверить,
Что их кто-то напугал,
В дом зашёл и мирно спал.

Старший дверь открыл тихонько.
Видит, в темноте легонько
Тлеет красный уголёк.
Взять хотел, чтоб огонёк

Получить в лучине тонкой,
Только, закричит вдруг звонко
Петушок ку-ка-ре-ку,
Пёс, рыча, бежит к врагу.

Укусил злодея сильно,
Кот лицо подрал обильно,
А осёл, на сене греясь,
В зад лягнул, не долго целясь.

Прибежал разбойник в лес
И кричит: Бежим, там Бес!
Все разбойники сбежали.
Больше их в лесу не ждали.

А друзья, прекрасно жили
И друг другом дорожили.
В Бремен больше не спешили,
А остаться здесь решили.

Розово, в качели колыбельной дыша,
Психейная проснулась маленькая душа,
Как в стародавнем прежде,
В той же (родильные завитушками волоса,
Спины и ножек калачиком, вырастут еще, чудеса),
В той же умильно телесной одежде.
Припечной ящерицы ленивей
Полураскрывый рот,
Как океанских вод
Меланхолический ската взор,
Без всякого понятия о перспективе,
Ловит через площадь мотор,
Словно котенок на жирно летающих голубей
Щелкает зубами через стекло
И думает: «Лети скорей,
Сытно будет нам и тепло! »
Спозаранок, забыв постель
Для младенчески огромного солнца,
Золотую сучат канитель
Пальчики-веретенца.
Еще зачинающих томности синева
Фиалкой подглазник темнит,
Над которым даже не невинных
(таких незнающих) два
Бисера радостное любопытство кружит.
Остановятся, погоди, в истоме,
Жадные до собственной синевы,
Когда дочитаешь в каком-то томе
До самой нежной главы.
Ринется шумокрылый Эрот,
Может быть, в хаки,
Может быть, в демократическом пиджачке,
В черно-синем мраке
Коснется тебя перо,
И в близком далеке
Заголубеют молнийно дали,
Которых ждали,
И где цветы и звери
Говорят о древней родимости всех Америк:
Сколько, сколько открытий!
Так сладки и едки!
Как каждый мир велик!
Но всего богомольней,
Когда невиданные, впервые, ветки
Мокрых мартынов привольней,
Плывя по волнам,
Весть заколышут нам,
Что скоро Колумб, в Южный Крест влюбленный,
Увидит юно-зеленый,
Может быть, золотоносный материк.
В солнечной, детской комнате,
Милая душенька, запомните,
Что не будет ничто для вас
Таким умильным чудом,
Как время, когда ваш глаз,
Где еще все вверх ногами,
Увидит собаку с рыжими ушами
Лохматым, на земле голубой, верблюдом.

1917

В пятнадцать лет, продутый на ветру
Газетных и товарищеских мнений,
Я думал: «Окажись, что я не гений, —
Я в тот же миг от ужаса умру!..»

Садясь за стол, я чувствовал в себе
Святую безоглядную отвагу,
И я марал чернилами бумагу,
Как будто побеждал ее в борьбе!

Когда судьба пробила тридцать семь.
И брезжило бесславных тридцать восемь,
Мне чудилось — трагическая осень
Мне на чело накладывает тень.

Но точно вызов в суд или собес,
К стеклу прижался желтый лист осенний,
И я прочел па бланке: «Ты не гений! » —
Коротенькую весточку с небес.

Я выглянул в окошко — ну нельзя ж,
Чтобы в этот час, чтоб в этот миг ухода
Нисколько не испортилась погода,
Ничуть не перестроился пейзаж!

Все было прежним. Лужа на крыльце.
Привычный контур мусорного бака.
И у забора писала собака
С застенчивой улыбкой на лице.

Все так же тупо пялился в окно
Знакомый голубь, важный и жеманный…
И жизнь не перестала быть желанной
От страшного прозренья моего" …

1984

_А. И. Солженицыну


В оцеплении, не смолкая,
Целый день стучат топоры.
А у нас работа другая:
Мы солдатам палим костры.

Стужа — будто Северный полюс.
Аж трещит мороз по лесам.
Мой напарник — пленный японец,
Офицер Кумияма-сан.

Говорят, военный преступник
(Сам по-русски — ни в зуб ногой! ).
Кто-то даже хотел пристукнуть
На погрузке его слегой…

Все посты мы обходим за день…
Мы, конечно, с ним не друзья.
Но с напарником надо ладить.
Нам ругаться никак нельзя.

Потому что все же — работа.
Вместе пилим одно бревно…
Закурить нам очень охота,
Но махорочки нет давно.

Табаку не достанешь в БУРе.
Хоть бы раз-другой потянуть.
А конвойный стоит и курит,
Автомат повесив на грудь.

На японца солдат косится,
Наблюдает из-под руки.
А меня, видать, не боится,
Мы случайно с ним земляки.

Да и молод я.
Мне, салаге,
И семнадцати лет не дашь…
— Ты за что же попал-то в лагерь -
Неужели за шпионаж -

Что солдату сказать — не знаю.
Все равно не поймет никто.
И поэтому отвечаю
Очень коротко:
— Ни за что…

— Не бреши, ни за что не садят!
Видно, в чем-нибудь виноват... —
И солдат машинально гладит
Рукавицей желтый приклад.

А потом,
Чтоб не видел ротный,
Достает полпачки махры
И кладет на пенек в сугробе:
— На, возьми, мужик!
Закури!

Я готов протянуть ладони.
Я, конечно, махорке рад.
Но пенек-то — в запретной зоне.
Не убьет ли меня солдат -

И такая бывает штука.
Может шутку сыграть с тобой.
Скажет после: «Бежал, подлюка! »
И получит отпуск домой.

Как огреет из автомата —
И никто концов не найдет…
И смотрю я в глаза солдата.
Нет, пожалуй что не убьет.

Три шага до пня.
Три — обратно.
Я с солдата глаз не свожу.
И с махоркой, в руке зажатой,
Тихо с просеки ухожу.

С сердца словно свалилась глыба.
Я стираю холодный пот,
Говорю солдату: «Спасибо! »
Кумияма — поклон кладет.

И уходим мы лесом хвойным,
Где белеет снег по стволам.
И махорку, что дал конвойный,
Делим бережно пополам.

1963

В ночь, как все, старик с женой
Поселились в яме.
А война — не стороной,
Нет, над головами.

Довелось под старость лет:
Ни в пути, ни дома,
А у входа на тот свет
Ждать в часы приема.

Под накатом из жердей,
На мешке картошки,
С узелком, с горшком углей,
С курицей в лукошке…

Две войны прошел солдат
Целый, невредимый.
Пощади его, снаряд,
В конопле родимой!

Просвисти над головой,
Но вблизи не падай,
Даже если ты и свой, —
Все равно не надо!

Мелко крестится жена,
Сам не скроешь дрожи!
Ведь живая смерть страшна
И солдату тоже.

Стихнул грохот огневой
С полночи впервые.
Вдруг — шаги за коноплей.
— Ну, идут… немые…

По картофельным рядам
К погребушке прямо.
— Ну, старик, не выйти нам
Из готовой ямы.

Но старик встает, плюет
По-мужицки в руку,
За топор — и наперед:
Заслонил старуху.

Гибель верную свою,
Как тот миг ни горек,
Порешил встречать в бою,
Держит свой топорик.

Вот шаги у края — стоп!
И на шубу глухо
Осыпается окоп.
Обмерла старуха.

Все же вроде как жива, —
Наше место свято, —
Слышит русские слова:
— Жители, ребята-.

— Детки! Родненькие… Детки!..
Уронил топорик дед.
— Мы, отец, еще в разведке,
Тех встречай, что будут вслед.

На подбор орлы-ребята,
Молодец до молодца.
И старшой у аппарата, —
Хоть ты что, знаком с лица.

— Закурить- Верти, папаша. -
Дед садится, вытер лоб.
— Ну, ребята, счастье ваше —
Голос подали. А то б…

И старшой ему кивает:
— Ничего. На том стоим.
На войне, отец, бывает —
Попадает по своим.

— Точно так. — И тут бы деду
В самый раз, что покурить,
В самый раз продлить беседу:
Столько ждал! — Поговорить.

Но они спешат не в шутку.
И еще не снялся дым…
— Погоди, отец, минутку,
Дай сперва освободим…

Молодец ему при этом
Подмигнул для красоты,
И его по всем приметам
Дед узнал:
— Так это ж ты!

Друг-знакомец, мастер-ухарь,
С кем сидели у стола.
Погляди скорей, старуха!
Узнаешь его, орла -

Та как глянула:
— Сыночек!
Голубочек. Вот уж гость.
Может, сала съешь кусочек,
Воевал, устал небось -

Смотрит он, шутник тот самый:
— Закусить бы счел за честь,
Но ведь нету, бабка, сала -
— Да и нет, а все же есть…

— Значит, цел, орел, покуда.
— Ну, отец, не только цел:
Отступал солдат отсюда,
А теперь, гляди, кто буду, —
Вроде даже офицер.

— Офицер- Так-так. Понятно, —
Дед кивает головой. -
Ну, а если… на попятный,
То опять как рядовой-.

— Нет, отец, забудь. Отныне
Нерушим простой завет:
Ни в большом, ни в малом чине
На попятный ходу нет.

Откажи мне в черствой корке,
Прогони тогда за дверь.
Это я, Василий Теркин,
Говорю. И ты уж верь.

— Да уж верю! Как получше,
На какой теперь манер:
Господин, сказать, поручик
Иль товарищ, офицер -

— Стар годами, слаб глазами,
И, однако, ты, старик,
За два года с господами
К обращению привык…

Дед — плеваться, а старуха,
Подпершись одной рукой,
Чуть склонясь и эту руку
Взявши под локоть другой,
Все смотрела, как на сына
Смотрит мать из уголка.

— 3акуси еще, — просила, —
Закуси, поешь пока…
И спешил, а все ж отведал,
Угостился, как родной…
Табаку отсыпал деду
И простился.

— Связь, за мной! —
И уже пройдя немного, —
Мастер памятлив и тут, —
Теркин будто бы с порога
Про часы спросил:

— Идут -
— Как не так! — и вновь причина
Бабе кинуться в слезу.

— Будет, бабка! Из Берлина
Двое новых привезу.

1945

Дорогой в град первопрестольной,
Часа в четыре поутру,
Игрой судьбины самовольной,
К ямскому сонному двору
Примчались быстро друг за другом
Две тройки и карета цугом.
Улан, красавец и корнет,
Мужчина в фраке, средних лет
И барышня свежее розы,
С служанкой сивой, как морозы,
Выходят — входят и: «Гей, гей!
Давайте чаю поскорей! »
Читатель! верно, вам знакомы
Неугомонные содомы
Неугомонных ямщиков,
Итак, оставя кучеров
И слуг вертеться возле сена
И воевать за рубль промена,
Посмотрим лучше на свою
Разнообразную семью.
Облокотяся нерадиво
На стол, девица молчаливо
Сидит за чайником своим;
Улан, с искусством щегольским
Играя перстнем и часами,
В карман не лезет за словами
И, как учтивый кавалер,
Желает знать всё, например:
Кто такова она- откуда -
Как имя ей- Мими, Земруда,
Или подобное тому -
Находит в ней достоинств тьму;
Обворожен ея румянцем,
Дивится вслух прелестным пальцам,
А втайне ножке; да притом
Он мыслит также о другом.
Невольно барышня краснеет,
Но он нимало не робеет,
Осаду правильно ведёт
И смело в чашку рому льёт.
Другая резкая картина:
Во фраке средних лет мужчина,
Качая важно головой,
Как будто занятый большой
Алгебраической поверкой,
С полуоткрытой табакеркой
И весь засыпан табаком,
Ходил задумчиво кругом.
Вдруг, скуча долгим размышленьем,
Подходит к барышне с почтеньем
И предлагает ей: чего- —
Понюхать. Барышня его
Глазами мерит с удивленьем
И отвечает с наклоненьем:
«Покорно вас благодарю:
Не нюхаю и не курю».
В ответ ни слова — хладнокровно
Отходит прочь сопутник скромной.
Минуты две спустя потом
Вновь угощает табаком:
«Прошу понюхать! » — «Я сказала, —
Смутясь, девица отвечала, —
Что я не нюхаю». — Улан,
Поставя выпитой стакан,
Взглянул, скосясь, на господина;
Но беззаботливая мина
В широком фраке чудака
Смягчила гнев его слегка.
Пунш снова налит; всё как прежде.
Но непонятному невежде
Неймётся: барышне опять
Идёт табак свой предлагать.
«Прошу понюхать». — Градом слёзы
Кропят ланит прелестных розы.
— Что вам угодно от меня- —
Вскричала жалостно она. —
Подите дальше, ради Бога! —
«Опять! Уж это слишком много! —
Вскричал значительно улан. —
Вы наглы, сударь, вы буян!
Прошу разделаться с корнетом
За наглость даме пистолетом».
— Зачем не так: я очень рад. —
Готовы пули. Идут в сад;
Курки на вздохах — бац! С корнета
Летит долой полэполета;
Соперник жив, без картуза.
Глядят, разиня рот, в глаза
Друг другу храбрые герои;
Потом сближаются — и двое
Вдруг составляют одного!
Ура! — и больше ничего.
На стол являются бутылки.
Улан, в движеньях гнева пылкий,
Был в дружбе также щекотлив.
В карманной книжке начертив
Свой полный адрес в память другу,
Пожал ему усердно руку,
Два раза в лоб поцеловал
И в ближний город поскакал.
А барышня- И, други! прежде,
Пока забавному невежде
Защитник скромности, корнет,
Дал в руку смертный пистолет,
Она, с досады и испуга,
Не дождалась другого цуга
И кое-как на четверне
С двора сверкнула в тишине;
А наш чудак с серьезной маской
Теперь один в кибитке тряской
Летит дорогой столбовой —
На встречи новые и бой.
И точно: вдруг в глуши крапивной
Он слышит стон и вопль разрывной
И колокольчик в стороне.
Кинжал и сабля на ремне,
Ружьё с картечью у лакея, —
Чего бояться- Не робея,
Летит крапивою на стон —
И что ж, кого встречает он -
Два мужика, один с дубиной,
С звероподобной образиной,
За вожжи держит лошадей
Несчастной барышни моей;
А кучер с старою служанкой
Лежат бездушною вязанкой,
Опутаны без рук и ног
Верёвкой вдоль и поперек.
«О Боже! стой! » — вскричал он внятно.
Вооруженный сбруей ратной,
Спешит к красавице. Кинжал
С ружьем и саблей заблистал.
Злодеи в бегство. «Вы свободны! » —
Гласит ей витязь благородный.
Пошло всё прежним чередом,
И он — в карете с ней вдвоём,
Как друг и ангел-охранитель.
«Чем заплачу вам, мой спаситель-» —
Твердит девица чудаку.
— Прошу понюхать табаку! —
А после- Что болтать пустое -
Они в Москву явились двое,
Смеялись, думали; потом
Накрыл священник их венцом.
Потом всё горе позабыли,
Гуляли, спали, ели, пили —
И, приучившись к чудаку,
Она привыкла к табаку.

Собака Кошку съела,
Собаку съел Медведь,
Медведя — зевом — Лев принудил умереть,
Сразити Льва рука Охотничья умела,
Охотника ужалила Змея,
Змею загрызла Кошка.
Сия
Вкруг около дорожка,
А мысль моя,
И видно нам неоднократно,
Что всё на свете коловратно. [1]
[1]Коловратность. Впервые — П, кн. 1, стр. 59. К. В. Чистов указывает, что данная притча «построена по обычной схеме цепевидных сказок», и приводит близкие образцы из народного творчества (стр. 151).
Коловратность — круговращение. Возможно, что эта притча была написана по поводу придворных интриг в конце царствования Елизаветы, в частности в связи с падением стоявшего во главе Иностранной коллегии гр. А. П. Бестужева-Рюмина, сосланного Елизаветой в 1758 г. и возвращенного Екатериной в 1762 г. , сразу же по вступлении ее на престол.

Вышло так, что тепеpь я к дpузьям улететь не могу, —

Над железной доpогой в тумане видны жуpавли…

Мне такая печаль, что в письме написать не могу, —

Сквозь сеpебpяный дождь вы летите на юг, жуpавли!

Что могли вы узнать на беспамятном птичьем веку -

Как мне вам pассказать о жемчужине миpа — Баку -

Чеpный жемчуг — Баку, пеpламутpовый воздух Баку!

О, вдохните его, о, вдохните его, жуpавли!

В половине шестого утpа нефтелив — биpюза;

Темный камень домов, как зеленая в моpе гpоза…

Сотни тысяч дpузей моих вдpуг pаскpывают глаза, —

Появитесь для них, как цветущая ветвь, жуpавли!

Забиpайте южней, где тоскливая длится гpяда,

Где жуpавль не бывал еще с милой счастлив никогда,

Где пустыня была — там уpчит молодая вода! —

О, глотните ее, о, глотните ее, жуpавли!

Забиpайте над моpем — луна высока и сеpа,

Залегла Ленкоpань, зелена, но, как моpе, стаpа,

Ниже светлой воды голубая дpожит Астаpа…

Той глубокой стpане я — влюбленный должник, жуpавли!

Пойте, вытянув гоpла, как длинные гpифы гитаp, —

На полях из котлов поднимается медленный паp…
Где увидите новый засеянный чаем гектаp, —

Затpубите над ним, затpубите над ним, жуpавли!

Забиpайте за гpань, где по pуслам запекшихся pек

По сухому каньону пещеpный бpедет человек…

Вот он заступ кладет и беpется за чеpствый чуpек, —

Я — безвестный должник, я — безвестный должник, жуpавли!

Из кpивых медяков он в платке собиpает казну,

В погоpелой беpлоге безмолвно отходит ко сну…

Не меня ли он видит во сне, если видит весну -

Покажитесь ему, покажитесь ему, жуpавли!

Если спpосит: «Где бpат мой счастливый-» — кpичите: «Пpидет! »

Если спpосит: «Не с ним ли pосли вы-» — кpичите: «Пpидет! »

Если спpосит: «Где час моей славы-» — кpичите «Пpидет! »

Поклянитесь: «Пpидет! », поклянитесь «Пpидет! », жуpавли!

1936

1.
У шахтера нет чая, нет табаку, нет сахару.

Помоги ему всем этим!

2.
Довольный, удвоит усилие шахтер.

3.
Разогретые донецким углем, двинутся поезда.

4.
Всё возвратится к тебе сторицею.

1920, ноябрь

Когда бы я был царь царей
(А не запуганный еврей),
Уж я бы с жизнию своей
Разделался со свистом,
Поставив дерзостную цель:
Все то, что я вкушал досель,
Как гоголь-моголь иль коктейль, —
Отведать в виде чистом,

Чтоб род занятий, и меню,
И свитера расцветку
Менять не десять раз на дню,
А раз в десятилетку.

Побывши десять лет скотом,
Я стал бы праведник потом,
Чтоб после сделаться шутом,
Живущим нараспашку;
Я б десять лет носил жилет,
А после столько же — колет;
Любил бы шлюху десять лет
И десять лет — монашку.

Я б уделил по десять лет
На основные страсти,
Как разлагают белый цвет
На составные части.

Сперва бы десять лет бухал,
Потом бы десять лет пахал,
Потом бы десять лет брехал,
Как мне пахалось славно;
Проживши десять лет в Крыму,
Я б перебрался в Чухлому,
Где так паршиво одному,
А вместе и подавно.

Я б десять лет вставал в обед
И десять — спозаранку,
Я б десять лет жевал лангет
И столько же — овсянку.

Глядишь, за десять лет в глуши,
Какую водку ни глуши,
Вкушать шашлык и беляши
Мне б показалось тяжко;
Глядишь, за десять лет в Крыму
Он превратился бы в тюрьму
(Особо если бы к нему
Добавилась монашка).

За то же время труд любой
Мне б опостылел тоже,
И даже десять лет с тобой,
С одной тобой… о Боже!

И вот тогда бы, наконец,
Я примирился бы, Творец,
С тем, что душа когда-нибудь
Покинет это тело.
Потратив ровно десять лет
На блуд, на труд, на брак, на бред, —
Я мог бы искренне вздохнуть:
Мне все поднадоело.

А то ведь тащишь этот крест
Сквозь бури и ухабы —
И все никак не надоест,
Хотя давно пора бы.

С утра садишься на ведро,
Потом болтаешься в метро,
Потом берешься за перо
Под хор чужих проклятий,
Полгода — власть, полгода- страсть,
Два года — воинская часть…
Не успеваешь все проклясть
За сменою занятий!

А то собаку вывожу,
А то читаю детям…
Чем дорожу- Над чем дрожу -
Да неужто над этим -

А ведь наставят пистолет
(Или кастет, или стилет) —
Завоешь, клянча пару лет,
Заламывая руки…
О жизнь, клубок стоцветных змей!
Любого праздника сильней
Меня притягивало к ней
Разнообразье муки.

И оттого я до сих пор
Привязан, словно мерин,
К стране, где дачный мой забор —
И тот разноразмерен.

Вот так и любишь этот ад,
Откуда все тебя теснят,
Где вечера твои темны
И ночи вряд ли краше,
В стране, что двести лет подряд
То в жар бросается, то в хлад,
И всякий житель той страны
Томится в той же каше:

Меж опостылевшей женой
И девкою жеманной,
На грани жизни нежилой
И смерти нежеланной.

1998