Когда итожу жизнь свою И с памятью играю в прятки, То, будто снова я в строю И снова я по немцам бью
Из полковой сорокапятки. В обрывках беспокойных снов Я вновь в окопах Сталинграда, Где страшный бой из всех боев,
Где грохот тысячи стволов И взрывы сотен тонн снарядов. Горел огнем корявый склон И день сгорал зарей багровой,
Но полз упрямо батальон, И с крика перейдя на стон, Меня искал комбат стрелковый От взрывов трескалась броня,
А он ослеп, охрип от дыма, И, разом всех богов кляня, Он мне кричал: "Огня! Огня! По тем домам поддай родимый! "
Я слышу, до сих пор идет Утробный гул от тех развалин. И снова рвется небосвод, И в сердце глухо отдает
От мощи огневого вала. В завесах дымной пелены От залпов пушек, минометов Есть призрак огненной стены.
И, если в нем не бог войны, То явно есть от Бога что-то. В Европе вряд ли помянут, Кому обязаны уютом.
Но на мгновение замрут И настороженно вздохнут От наших праздничных салютов. И отразит речная гладь
Гирлянды вспышек в небе чистом. Я попрошу всех штатских - встать! И стоя почести воздать Фронтовикам - артиллеристам!
про артиллерию.
Автор: Михайленко Юрий
2
Дата: 01/09/2016
№ 69326
Мы под Колпином скопом стоим
Мы под Колпином скопом стоим, Артиллерия бьет по своим. Это наша разведка, наверно, Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет. По своим артиллерия бьет. Мы недаром присягу давали. За собою мосты подрывали, —
Из окопов никто не уйдет. Недолет. Перелет. Недолет. Мы под Колпиным скопом лежим И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим, А она — по своим, по родимым. Нас комбаты утешить хотят, Нас, десантников, армия любит...
По своим артиллерия лупит, — Лес не рубят, а щепки летят.
про артиллерию.
Автор: Межиров Александр
1
Дата: 05/12/2015
№ 726
Пугачёв
H2>1. Появление Пугачёва в Яицком городке Пугачёв
Ох, как устал и как болит нога!.. Ржёт дорога в жуткое пространство. Ты ли, ты ли, разбойный Чаган, Приют дикарей и оборванцев - Мне нравится степей твоих медь И пропахшая солью почва. Луна, как жёлтый медведь, В мокрой траве ворочается.
Наконец-то я здесь, здесь! Рать врагов цепью волн распалась, Не удалось им на осиновый шест Водрузить головы моей парус.
Яик, Яик, ты меня звал Стоном придавленной черни! Пучились в сердце жабьи глаза Грустящей в закат деревни. Только знаю я, что эти избы - Деревянные колокола, Голос их ветер хмарью съел.
О, помоги же, степная мгла, Грозно свершить мой замысел!
Сторож
Кто ты, странник- Что бродишь долом - Что тревожишь ты ночи гладь - Отчего, словно яблоко тяжёлое, Виснет с шеи твоя голова -
Пугачёв
В солончаковое ваше место Я пришёл из далеких стран, - Посмотреть на золото телесное, На родное золото славян. Слушай, отче! Расскажи мне нежно, Как живёт здесь мудрый наш мужик - Так же ль он в полях своих прилежно Цедит молоко соломенное ржи - Так же ль здесь, сломав зари застенок, Гонится овёс на водопой рысцой, И на грядках, от капусты пенных, Челноки ныряют огурцов - Так же ль мирен труд домохозяек, Слышен прялки ровный разговор -
Сторож
Нет, прохожий! С этой жизнью Яик Раздружился с самых давних пор.
С первых дней, как оборвались вожжи, С первых дней, как умер третий Пётр, Над капустой, над овсом, над рожью Мы задаром проливаем пот.
Нашу рыбу, соль и рынок, Чем сей край богат и рьян, Отдала Екатерина Под надзор своих дворян.
И теперь по всем окраинам Стонет Русь от цепких лапищ. Воском жалоб сердце Каина К состраданью не окапишь.
Всех связали, всех вневолили, С голоду хоть жри железо. И течёт заря над полем С горла неба перерезанного.
Пугачёв
Невесёлое ваше житьё! Но скажи мне, скажи, Неужель в народе нет суровой хватки Вытащить из сапогов ножи И всадить их в барские лопатки -
Сторож
Видел ли ты, Как коса в лугу скачет, Ртом железным перекусывая ноги трав - Оттого что стоит трава на корячках, Под себя коренья подобрав. И никуда ей, траве, не скрыться От горячих зубов косы, Потому что не может она, как птица, Оторваться от земли в синь. Так и мы! Вросли ногами крови в избы, Что нам первый ряд подкошенной травы - Только лишь до нас не добрались бы, Только нам бы, Только б нашей Не скосили, как ромашке, головы. Но теперь как будто пробудились, И берёзами заплаканный наш тракт Окружает, как туман от сырости, Имя мёртвого Петра.
Пугачёв
Как Петра- Что ты сказал, старик - Иль это взвыли в небе облака -
Сторож
Я говорю, что скоро грозный крик, Который избы словно жаб влакал, Сильней громов раскатится над нами. Уже мятеж вздымает паруса. Нам нужен тот, кто б первый бросил камень.
Пугачёв
Какая мысль!
Сторож
О чём вздыхаешь ты -
Пугачёв
Я положил себе зарок молчать до срока.
Клещи рассвета в небесах Из пасти темноты Выдергивают звёзды, словно зубы, А мне ещё нигде вздремнуть не удалось.
Сторож
Я мог бы предложить тебе Тюфяк свой грубый, Но у меня в дому всего одна кровать, И четверо на ней спит ребятишек.
Пугачёв
Благодарю! Я в этом граде гость. Дадут приют мне под любою крышей. Прощай, старик!
Сторож
Храни тебя господь!
Русь, Русь! И сколько их таких, Как в решето просеивающих плоть, Из края в край в твоих просторах шляется - Чей голос их зовёт, Вложив светильником им посох в пальцы - Идут они, идут! Зелёный славя гул, Купая тело в ветре и в пыли, Как будто кто сослал их всех на каторгу Вертеть ногами Сей шар земли.
Но что я вижу - Колокол луны скатился ниже, Он, словно яблоко увянувшее, мал. Благовест лучей его стал глух.
Уж на нашесте громко заиграл В куриную гармонику петух.
2. Бегство калмыков Первый голос
Послушайте, послушайте, послушайте, Вам не снился тележный свист - Нынче ночью на заре жидкой Тридцать тысяч калмыцких кибиток От Самары проползло на Иргис. От российской чиновничьей неволи, Оттого что, как куропаток, их щипали На наших лугах, Потянулись они в свою Монголию Стадом деревянных черепах.
Второй голос
Только мы, только мы лишь медлим, Словно страшен нам захлестнувший нас шквал. Оттого-то шлёт нам каждую неделю Приказы свои Москва. Оттого-то, куда бы ни шёл ты, Видишь, как под усмирителей меч Прыгают кошками жёлтыми Казацкие головы с плеч.
Кирпичников
Внимание! Внимание! Внимание! Не будьте ж трусливы, как овцы, Сюда едут на страшное дело вас сманивать Траубенберг и Тамбовцев.
Казаки
К чёрту! К чёрту предателей!
Тамбовцев
Сми-ирно-о! Сотники казачьих отрядов, Готовьтесь в поход! Нынче ночью, как дикие звери, Калмыки всем скопом орд Изменили Российской Империи И угнали с собой весь скот. Потопленную лодку месяца Чаган выплёскивает на берег дня. Кто любит своё отечество, Тот должен слушать меня. Нет, мы не можем, мы не можем, мы не можем Допустить сей ущерб стране: Россия лишилась мяса и кожи, Россия лишилась лучших коней. Так бросимтесь же в погоню На эту монгольскую мразь, Пока она всеми ладонями Китаю не предалась.
Кирпичников
Стой, атаман, довольно Об ветер язык чесать. За Россию нам, конешно, больно, Оттого что нам Россия — мать. Но мы ничуть, мы ничуть не испугались, Что кто-то покинул наши поля, И калмык нам не жёлтый заяц, В которого можно, как в пищу, стрелять. Он ушёл, этот смуглый монголец, Дай же бог ему добрый путь. Хорошо, что от наших околиц Он без боли сумел повернуть.
Траубенберг
Что это значит -
Кирпичников
Это значит то, Что, если б Наши избы были на колёсах, Мы впрягли бы в них своих коней И гужом с солончаковых плёсов Потянулись в золото степей. Наши б кони, длинно выгнув шеи, Стадом чёрных лебедей По водам ржи Понесли нас, буйно хорошея, В новый край, чтоб новой жизнью жить.
Казаки
Замучили! Загрызли, прохвосты!
Тамбовцев
Казаки! Вы целовали крест! Вы клялись...
Кирпичников
Мы клялись, мы клялись Екатерине Быть оплотом степных границ, Защищать эти пастбища синие От налёта разбойных птиц. Но скажите, скажите, скажите, Разве эти птицы не вы - Наших пашен суровых житель Не найдёт, где прикрыть головы.
Траубенберг
Это измена!.. Связать его! Связать!
Кирпичников
Казаки, час настал! Приветствую тебя, мятеж свирепый! Что не могли в словах сказать уста, Пусть пулями расскажут пистолеты. (Стреляет. )
Траубенберг падает мёртвым. Конвойные разбегаются. Казаки хватают лошадь Тамбовцева под уздцы и стаскивают его на землю.
Голоса
Смерть! Смерть тирану!
Тамбовцев
О господи! Ну что я сделал -
Первый голос
Мучил, злодей, три года, Три года, как коршун белый, Ни проезда не давал, ни прохода.
Второй голос
Откушай похлёбки метелицы. Отгулял, отстегал и отхвастал.
Третий голос
Чёрта ли с ним канителиться -
Четвёртый голос
Повесить его — и баста!
Кирпичников
Пусть знает, пусть слышит Москва - На расправы её мы взбыстрим. Это только лишь первый раскат, Это только лишь первый выстрел. Пусть помнит Екатерина, Что если Россия — пруд, То чёрными лягушками в тину Пушки мечут стальную икру. Пусть носится над страной, Что казак не ветла на прогоне И в луны мешок травяной Он башку незадаром сронит.
3. Осенней ночью Караваев
Тысячу чертей, тысячу ведьм и тысячу дьяволов! Экий дождь! Экий скверный дождь! Скверный, скверный! Словно вонючая моча волов Льётся с туч на поля и деревни. Скверный дождь! Экий скверный дождь!
Как скелеты тощих журавлей, Стоят ощипанные вербы, Плавя рёбер медь. Уж золотые яйца листьев на земле Им деревянным брюхом не согреть, Не вывести птенцов — зелёных вербенят, По горлу их скользнул сентябрь, как нож, И кости крыл ломает на щебняк Осенний дождь. Холодный, скверный дождь!
О осень, осень! Голые кусты, Как оборванцы, мокнут у дорог. В такую непогодь собаки, сжав хвосты, Боятся головы просунуть за порог, А тут вот стой, хоть сгинь, Но тьму глазами ешь, Чтоб не пробрался вражеский лазутчик. Проклятый дождь! Расправу за мятеж Напоминают мне рыгающие тучи. Скорей бы, скорей в побег, в побег От этих кровью выдоенных стран. С объятьями нас принимает всех С Екатериною воюющий султан. Уже стекается придушенная чернь С озиркой, словно полевые мыши. О солнце-колокол, твое тили-ли-день, Быть может, здесь мы больше не услышим!
Но что там- Кажется, шаги - Шаги… Шаги... Эй, кто идет- Кто там идет -
Пугачёв
Свой… свой...
Караваев
Кто свой -
Пугачёв
Я, Емельян.
Караваев
А, Емельян, Емельян, Емельян! Что нового в этом мире, Емельян - Как тебе нравится этот дождь -
Пугачёв
Этот дождь на счастье богом дан, Нам на руку, чтоб он хлестал всю ночь.
Караваев
Да, да! Я тоже так думаю, Емельян. Славный дождь! Замечательный дождь!
Пугачёв
Нынче вечером, в темноте скрываясь, Я правительственные посты осмотрел. Все часовые попрятались, как зайцы, Боясь замочить шинели. Знаешь- Эта ночь, если только мы выступим, Не кровью, а зарёю окрасила б наши ножи, Всех бы солдат без единого выстрела В сонном Яике мы могли уложить...
Завтра ж к утру будет ясная погода, Сивым табуном проскачет хмарь. Слушай, ведь я из простого рода И сердцем такой же степной дикарь! Я умею, на сутки и вёрсты не трогаясь, Слушать бег ветра и твари шаг, Оттого что в груди у меня, как в берлоге, Ворочается зверёнышем тёплым душа.
Мне нравится запах травы, холодом подожжённой, И сентябрьского листолёта протяжный свист. Знаешь ли ты, что осенью медвежонок Смотрит на луну, Как на вьющийся в ветре лист - По луне его учит мать. Мудрости своей звериной, Чтобы смог он, дурашливый, знать И призванье своё и имя.
Я значенье моё разгадал...
Караваев
Тебе ж недаром верят -
Пугачёв
Долгие, долгие тяжкие года Я учил в себе разуму зверя... Знаешь- Люди ведь все со звериной душой, - Тот медведь, тот лиса, та волчица, А жизнь — это лес большой, Где заря красным всадником мчится. Нужно крепкие, крепкие иметь клыки.
Караваев
Да, да! Я тоже так думаю, Емельян... И если б они у нас были, То московские полки Нас не бросали, как рыб, в Чаган. Они б побоялись нас жать И карать так легко и просто За то, что в чаду мятежа Убили мы двух прохвостов.
Пугачёв
Бедные, бедные мятежники! Вы цвели и шумели, как рожь. Ваши головы колосьями нежными Раскачивал июльский дождь. Вы улыбались тварям...
Послушай, да ведь это ж позор, Чтоб мы этим поганым харям Не смогли отомстить до сих пор - Разве это когда прощается, Чтоб с престола какая-то блядь Протягивала солдат, как пальцы, Непокорную чернь умерщвлять! Нет, не могу, не могу! К чёрту султана с туретчиной, Только на радость врагу Этот побег опрометчивый. Нужно остаться здесь! Нужно остаться, остаться, Чтобы вскипела месть Золотою пургой акаций, Чтоб пролились ножи Железными струями люто!
Слушай! Бросай сторожить, Беги и буди весь хутор.
4. Происшествие на Таловом умёте Оболяев
Что случилось- Что случилось- Что случилось -
Пугачёв
Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного. Там на улице жолклая сырость Гонит туман, как стада барашковые.
Мокрою цаплей по лужам полей бороздя, Ветер заставил всё живое, Как жаб по их гнездам, скрыться, И только порою, Привязанная к нитке дождя, Чёрным крестом в воздухе Проболтнется шальная птица. Это осень, как старый оборванный монах, Пророчит кому-то о погибели веще.
Послушайте, для наших благ Я придумал кой-что похлеще.
Караваев
Да, да! Мы придумали кой-что похлеще.
Пугачёв
Знаете ли вы, Что по черни ныряет весть, Как по гребням волн лодка с парусом низким - По-звериному любит мужик наш на корточки сесть И сосать эту весть, как коровьи большие сиськи. От песков Джигильды до Алатыря Эта весть о том, Что какой-то жестокий поводырь Мёртвую тень императора Ведет на российскую ширь.
Эта тень с верёвкой на шее безмясой, Отвалившуюся челюсть теребя, Скрипящими ногами приплясывая, Идёт отомстить за себя, Идёт отомстить Екатерине, Подымая руку, как жёлтый кол, За то, что она с сообщниками своими, Разбив белый кувшин Головы его, Взошла на престол.
Оболяев
Это только весёлая басня! Ты, конечно, не за этим пришёл, Чтоб рассказать её нам -
Пугачёв
Напрасно, напрасно, напрасно Ты так думаешь, брат Степан.
Караваев
Да, да! По-моему, тоже напрасно.
Пугачёв
Разве важно, разве важно, разве важно, Что мёртвые не встают из могил - Но зато кой-где почву безвлажную Этот слух словно плугом взрыл. Уже слышится благовест бунтов, Рёв крестьян оглашает зенит, И кустов деревянный табун Безлиственной ковкой звенит. Что ей Пётр- — Злой и дикой ораве- - Только камень желанного случая, Чтобы колья погромные правили Над теми, кто грабил и мучил. Каждый платит за лепту лептою, Месть щенками кровавыми щенится. Кто же скажет, что это свирепствуют Бродяги и отщепенцы - Это буйствуют россияне! Я ж хочу научить их под хохот сабль Обтянуть тот зловещий скелет парусами И пустить его по безводным степям, Как корабль.
А за ним По курганам синим Мы живых голов двинем бурливый флот.
Послушайте! Для всех отныне Я — император Пётр!
Казаки
Как император -
Оболяев
Он с ума сошел!
Пугачёв
Ха-ха-ха! Вас испугал могильщик, Который, череп разложив как горшок, Варит из медных монет щи, Чтоб похлебать в чёрный срок. Я стращать мертвецом вас не стану, Но должны ж вы, должны понять, Что этим кладбищенским планом Мы подымем монгольскую рать! Нам мало того простолюдства, Которое в нашем краю, Пусть калмык и башкирец бьются За бараньи костры средь юрт!
Зарубин
Это верно, это верно, это верно! Кой нам чёрт умышлять побег - Лучше здесь всем им головы скверные Обломать, как колёса с телег. Будем крыть их ножами и матом, Кто без сабли — так бей кирпичом! Да здравствует наш император, Емельян Иванович Пугачёв!
Пугачёв
Нет, нет, я для всех теперь Не Емельян, а Пётр...
Караваев
Да, да, не Емельян, а Пётр...
Пугачёв
Братья, братья, ведь каждый зверь Любит шкуру свою и имя... Тяжко, тяжко моей голове Опушать себя чуждым инеем. Трудно сердцу светильником мести Освещать корявые чащи. Знайте, в мёртвое имя влезть - То же, что в гроб смердящий.
Больно, больно мне быть Петром, Когда кровь и душа Емельянова. Человек в этом мире не бревенчатый дом, Не всегда перестроишь наново... Но… к чёрту все это, к чёрту! Прочь жалость телячьих нег! Нынче ночью в половине четвёртого Мы устроить должны набег.
5. Уральский каторжник (прослушать)
Хлопуша
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть! Что ты- Смерть- Иль исцеленье калекам - Проведите, проведите меня к нему, Я хочу видеть этого человека. Я три дня и три ночи искал ваш умёт, Тучи с севера сыпались каменной грудой. Слава ему! Пусть он даже не Пётр! Чернь его любит за буйство и удаль. Я три дня и три ночи блуждал по тропам, В солонце рыл глазами удачу, Ветер волосы мои, как солому, трепал И цепами дождя обмолачивал. Но озлобленное сердце никогда не заблудится, Эту голову с шеи сшибить нелегко. Оренбургская заря красношёрстной верблюдицей Рассветное роняла мне в рот молоко. И холодное корявое вымя сквозь тьму Прижимал я, как хлеб, к истощённым векам. Проведите, проведите меня к нему, Я хочу видеть этого человека.
Зарубин
Кто ты- Кто- Мы не знаем тебя! Что тебе нужно в нашем лагере - Отчего глаза твои, Как два цепных кобеля, Беспокойно ворочаются в солёной влаге - Что пришёл ты ему сообщить - Злое ль, доброе ль светится из пасти вспурга - Прорубились ли в Азию бунтовщики - Иль как зайцы, бегут от Оренбурга -
Хлопуша
Где он- Где- Неужель его нет - Тяжелее, чем камни, я нёс мою душу. Ах, давно, знать, забыли в этой стране Про отчаянного негодяя и жулика Хлопушу. Смейся, человек! В ваш хмурый стан Посылаются замечательные разведчики. Был я каторжник и арестант, Был убийца и фальшивомонетчик.
Но всегда ведь, всегда ведь, рано ли, поздно ли, Расставляет расплата капканы терний. Заковали в колодки и вырвали ноздри Сыну крестьянина Тверской губернии. Десять лет - Понимаешь ли ты, десять лет- - То острожничал я, то бродяжил. Это тёплое мясо носил скелет На общипку, как пух лебяжий.
Чёрта ль с того, что хотелось мне жить - Что жестокостью сердце устало хмуриться - Ах, дорогой мой, Для помещика мужик - Всё равно что овца, что курица. Ежедневно молясь на зари жёлтый гроб, Кандалы я сосал голубыми руками... Вдруг… три ночи назад… губернатор Рейнсдорп, Как сорвавшийся лист, Взлетел ко мне в камеру... «Слушай, каторжник! (Так он сказал. ) Лишь тебе одному поверю я. Там в ковыльных просторах ревёт гроза, От которой дрожит вся империя, Там какой-то пройдоха, мошенник и вор Вздумал вздыбить Россию ордой грабителей, И дворянские головы сечёт топор - Как берёзовые купола В лесной обители. Ты, конечно, сумеешь всадить в него нож - (Так он сказал, так он сказал мне. ) Вот за эту услугу ты свободу найдёшь И в карманах зазвякает серебро, а не камни».
Уж три ночи, три ночи, пробиваясь сквозь тьму, Я ищу его лагерь, и спросить мне некого. Проведите ж, проведите меня к нему, Я хочу видеть этого человека!
Зарубин
Странный гость.
Подуров
Подозрительный гость.
Зарубин
Как мы можем тебе довериться -
Подуров
Их немало, немало, за червонцев горсть Готовых пронзить его сердце.
Хлопуша
Ха-ха-ха! Это очень неглупо, Вы надёжный и крепкий щит. Только весь я до самого пупа - Местью вскормленный бунтовщик. Каплет гноем смола прогорклая Из разодранных рёбер изб. Завтра ж ночью я выбегу волком Человеческое мясо грызть. Всё равно ведь, всё равно ведь, всё равно ведь, Не сожрёшь — так сожрут тебя ж. Нужно вечно держать наготове Эти руки для драки и краж. Верьте мне! Я пришёл к вам как друг. Сердце радо в пурге расколоться, Оттого, что без Хлопуши Вам не взять Оренбург Даже с сотней лихих полководцев.
Зарубин
Так открой нам, открой, открой Тот план, что в тебе хоронится.
Подуров
Мы сейчас же, сейчас же пошлём тебя в бой Командиром над нашей конницей.
Хлопуша
Нет! Хлопуша не станет виться. У Хлопуши другая мысль. Он хотел бы, чтоб гневные лица Вместе с злобой умом налились. Вы бесстрашны, как хищные звери, Грозен лязг ваших битв и побед, Но ведь всё ж у вас нет артиллерии - Но ведь всё ж у вас пороху нет -
Ах, в башке моей, словно в бочке, Мозг, как спирт, хлебной едкостью лют. Знаю я, за Сакмарой рабочие Для помещиков пушки льют. Там найдётся и порох, и ядра, И наводчиков зоркая рать, Только надо сейчас же, не откладывая, Всех крестьян в том краю взбунтовать. Стыдно медлить здесь, стыдно медлить, Гнев рабов — не кобылий фырк...
Так давайте ж по липовой меди Трахнем вместе к границам Уфы.
6. В стане Зарубина Зарубин
Эй ты, люд честной да весёлый, Забубенная трын-трава! Подружилась с твоими сёлами Скуломордая татарва. Свищут кони, как вихри, по полю, Только взглянешь — и след простыл. Месяц, жёлтыми крыльями хлопая, Раздирает, как ястреб, кусты. Загляжусь я по ровной голи В синью стынущие луга, Не берёзовая ль то Монголия - Не кибитки ль киргиз — стога-.
Слушай, люд честной, слушай, слушай Свой кочевнический пересвист! Оренбург, осаждённый Хлопушей, Ест лягушек, мышей и крыс. Треть страны уже в наших руках, Треть страны мы как войско выставили. Нынче ж в ночь потеряет враг По Приволжью все склады и пристани.
Шигаев
Стоп, Зарубин! Ты, наверное, не слыхал, Это видел не я... Другие... Многие... Около Самары с пробитой башкой ольха, Капая жёлтым мозгом, Прихрамывает при дороге. Словно слепец, от ватаги своей отстав, С гнусавой и хриплой дрожью В рваную шапку вороньего гнезда Просит она на пропитанье У проезжих и у прохожих. Но никто ей не бросит даже камня. В испуге крестясь на звезду, Все считают, что это страшное знамение, Предвещающее беду. Что-то будет. Что-то должно случиться. Говорят, наступит глад и мор, По сту раз на лету будет склёвывать птица Желудочное своё серебро.
Торнов
Да-да-да! Что-то будет! Повсюду Воют слухи, как псы у ворот, Дует в души суровому люду Ветер сырью и вонью болот. Быть беде! Быть великой потере! Знать, не зря с логовой стороны Луны лошадиный череп Каплет золотом сгнившей слюны.
Зарубин
Врёте! Врёте вы, Нож вам в спины! С детства я не видал в глаза, Чтоб от этакой чертовщины Хуже бабы дрожал казак.
Шигаев
Не дрожим мы, ничуть не дрожим! Наша кровь — не башкирские хляби. Сам ты знаешь ведь, чьи ножи Пробивали дорогу в Челябинск. Сам ты знаешь, кто брал Осу, Кто разбил наголо Сарапуль. Столько мух не сидело у тебя на носу, Сколько пуль в наши спины вцарапали. В стужу ль, в сырость ли, В ночь или днём - Мы всегда наготове к бою, И любой из нас больше дорожит конём, Чем разбойной своей головою. Но кому-то грозится, грозится беда, И её ль казаку не слышать - Посмотри, вон сидит дымовая труба, Как наездник, верхом на крыше. Вон другая, вон третья, Не счесть их рыл С залихватской тоской остолопов, И весь дикий табун деревянных кобыл Мчится, пылью клубя, галопом. И куда ж он- Зачем он - Каких дорог Оголтелые всадники ищут - Их стегает, стегает переполох По стеклянным глазам кнутовищем.
Зарубин
Нет, нет, нет! Ты не понял... То слышится звань, Звань к оружью под каждой оконницей. Знаю я, нынче ночью идет на Казань Емельян со свирепой конницей. Сам вчера, от восторга едва дыша, За горой в предрассветной мгле Видел я, как тянулись за Черемшан С артиллерией тысчи телег. Как торжественно с хрипом колёсным обоз По дорожным камням грохотал. Рёв верблюдов сливался с блеянием коз И с гортанною речью татар.
Торнов
Что ж, мы верим, мы верим, Быть может, Как ты мыслишь, всё так и есть; Голос гнева, с бедою схожий, Нас сзывает на страшную месть. Дай бог! Дай бог, чтоб так и сталось.
Зарубин
Верьте, верьте! Я вам клянусь! Не беда, а нежданная радость Упадет на мужицкую Русь. Вот вззвенел, словно сабли о панцири, Синий сумрак над ширью равнин. Даже рощи - И те повстанцами Подымают хоругви рябин. Зреет, зреет весёлая сеча. Взвоет в небо кровавый туман. Гулом ядер и свистом картечи Будет завтра их крыть Емельян. И чтоб бунт наш гремел безысходней, Чтоб вконец не сосала тоска, - Я сегодня ж пошлю вас, сегодня, На подмогу его войскам.
7. Ветер качает рожь Чумаков
Что это- Как это- Неужель мы разбиты - Сумрак голодной волчицей выбежал кровь зари лакать. О эта ночь! Как могильные плиты, По небу тянутся каменные облака. Выйдешь в поле, зовёшь, зовёшь, Кличешь старую рать, что легла под Сарептой, И глядишь и не видишь — то ли зыбится рожь, То ли жёлтые полчища пляшущих скелетов. Нет, это не август, когда осыпаются овсы, Когда ветер по полям их колотит дубинкой грубой. Мёртвые, мёртвые, посмотрите, кругом мертвецы, Вон они хохочут, выплёвывая сгнившие зубы. Сорок тысяч нас было, сорок тысяч, И все сорок тысяч за Волгой легли, как один.
Над буйным хаосом стихийных сил Сияла людям Мысль, как свет в эфире. Исканьем тайн дух человека жил, Мощь разума распространялась в мире. Прекрасен, светел, венчан, златокрыл, Он встал, как царь в торжественной порфире. Хоть иногда лампады Рок гасил, Дух знанья жил, скрыт в дивном эликсире. Во все века жила, затаена, Надежда — вскрыть все таинства природы, К великой цели двигались народы. Шумя, Европу обняла война… Все ж топот армий, громы артиллерий Не заглушат стремленья к высшей сфере.
Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна, Ренессансно отделана и шелками, и бронзою. Безобидная внешностью, артиллерией грозная, Стрельчатая — как ласточка, как порыв — монстриозная, Просто вилла плавучая, но постройки корабельной. Королева название ей дала поэтичное: «Звон весеннего ландыша» — правда, чуть элегичное - Яхта Ингрид из розовых досок груш комфортабельна И эффектна при месяце, если волны коричневы С темно-крэмной каемкою, лучиками ограбельной. Если небо затучено, и титаново-сабельный Путь сапфирно-излуненный обозначится на море, Яхта вплавь снаряжается, и, в щебечущем юморе, Королева готовится к путешествию по морю В быстрой яхте из розовых досок груш комфортабельной.
Профессор Уильям Росс Эшби Считает мозг негибкой системой. Профессор, наверное, прав. Ведь если бы мозг был гибкой системой, Конечно, он давно бы прогнулся, Он бы прогнулся, как лист жести, — От городского гула, от скоростей, От крика динамиков, от новостей, От телевидения, от похорон, От артиллерии, от прений сторон, От угроз, от ложных учений, Детективных историй, разоблачений, Прогресса наук, семейных дрязг, Отсутствия денег, актерских масок, Понятия о бесконечности, успеха поэзии, Законодательства, профессии, Нового в медицине, неразделенной любви, Несовершенства. Но мозг не гибок. И оттого Стоит, как телеграфный столб, И только гудит под страшным напором, И все-таки остается прямым. Мне хочется верить профессору Эшби И не хочется верить писателю Кафке. Пожалуйста, выберите время, Выключите радио, отоспитесь И почувствуете в себе наличие мозга, Этой мощной и негибкой системы.
Прислушайся к вьюге, сквозь десны процеженной, Прислушайся к голой побежке бесснежья. Разбиться им не обо что, и заносы Чугунною цепью проносятся понизу Полями, по чересполосице, в поезде, По воздуху, по снегу, в отзывах ветра, Сквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых, Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.
Полями, по воздуху, сквозь околесицу, Приснившуюся небесному постнику. Он видит: попадали зубы из челюсти, И шамкают замки, поместия с пришептом, Все вышиблено, ни единого в целости, И постнику тошно от стука костей. От зубьев пилотов, от флотских трезубцев, От красных зазубрин карпатских зубцов. Он двинуться хочет, не может проснуться, Не может, засунутый в сон на засов.
И видит еще. Как назем огородника, Всю землю сравняли с землей на Стоходе. Не верит, чтоб выси зевнулось когда-нибудь Во всю ее бездну, и на небо выплыл, Как колокол на перекладине дали, Серебряный слиток глотательной впадины, Язык и глагол ее, - месяц небесный. Нет, косноязычный, гундосый и сиплый, Он с кровью заглочен хрящами развалин. Сунь руку в крутящийся щебень метели, - Он на руку вывалится из расселины Мясистой култышкою, мышцей бесцельной На жиле, картечиной напрочь отстреленной. Его отожгло, как отеклую тыкву. Он прыгнул с гряды за ограду. Он в рытвине. Он сорван был битвой и, битвой подхлеснутый, Как шар, откатился в канаву с откоса Сквозь сосны, сквозь дыры заборов безгвоздых, Сквозь доски, сквозь десны безносых трущоб.
Прислушайся к гулу раздолий неезженных, Прислушайся к бешеной их перебежке. Расскальзывающаяся артиллерия Тарелями ластится к отзывам ветра. К кому присоседиться, верстами меряя, Слова гололедицы, мглы и лафетов - И сказка ползет, и клочки околесицы, Мелькая бинтами в желтке ксероформа, Уносятся с поезда в поле. Уносятся Платформами по снегу в ночь к семафорам.
Сопят тормоза санитарного поезда. И снится, и снится небесному постнику…
На всерадостное объявление о превосходстве новоизобретенной артиллерии…
НА ВСЕРАДОСТНОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ О ПРЕВОСХОДСТВЕ НОВОИЗОБРЕТЕННОЙ АРТИЛЛЕРИИ ПРЕД СТАРОЮ ГЕНЕРАЛОМ ФЕЛДЦЕЙГМЕЙСТЕРОМ И КАВАЛЕРОМ ГРАФОМ ПЕТРОМ ИВАНОВИЧЕМ ШУВАЛОВЫМ
Для пользы общества коль радостно трудиться, От зависти притом коль скучно борониться, Ты в исправлении гранад, доходов, прав Сам делом испытал, трудолюбивый граф! То ж чувствуют в себе рачители и други, Которы чтут в тебе к Отечеству заслуги. Стараться о добре, коль дозволяет мочь, День в пользе провождать и без покоя ночь, И слышать о себе недоброхотны речи, Не легче, как стоять против кровавой сечи. Кто оны победит, тот подлинно герой. Всем должно поставлять в пример поступок твой. Рачениям твоим споспешник сам содетель, И правде в свете их монархиня свидетель. Нам слава, страх врагам в полках твои огни; Как прежде, так и впредь, пали, рази, гони! Велико дело есть повелевать полками, Торжественно стоять противных над телами И слышать радостный победоносцев клик, Презрев с ним смешанный и стон и плач велик; Стремиться к будущей и брани, и победе, И тем упорство всё искоренить в соседе; Покой Отечеству со славой принести, Дабы могло потом в безмолвии цвести. Великой похвалы и тот в войне достоен, Кто мыслью со врагом сражается спокоен; Спокоен брань ведет искусством хитрых рук, Готовя страх врагам и смертоносный звук. Не может без того ни мужество геройско, Ни твердостию сил бесчисленное войско Против упорного противника стоять. Тут нужда требует гром громом отражать, Чтоб прежде мы, не нас противны досягали, И мы бы их полки на части раздробляли; И пламень бы врагов в скоропостижный час От росской армии не разродясь погас. Итак, что вымыслом один изобретает, С разумной храбростью другой употребляет, Похвальны обоих в сем подвиге труды Нам мира принесут желанные плоды. Уже весну ведет к нам светлый предводитель, И ждет вселенная, кто будет победитель. Там Варта с Одрою струи свои крутит И кажет влажности огней ужасный вид, Что яростно при них из русских рук звучали И так их кровию противников сгущали. Секвана и Дунай подъемлют вверьх главы, Чтоб слышать гром и стук исшедших от Невы. Там Одра, Темза, Рен кровавы движут волны; Мутятся во брегах с надеждой, страха полны. Все ждут, в который край надежда полетит. Мне весь Парнас сказал: «Туда полком стоит С Елисаветой бог и храбрость генералов, Российска грудь, твои орудия, Шувалов». [1]
Вторая половина февраля 1760 [1]На всерадостное объявление о превосходстве новоизобретенной артиллерии предстарою. Соч. 1778. Кн. 2. Вероятно, имеется в виду проведенное 28-31 января 1760 г. в Мариенведере испытание артиллерийского оружия, старого и «новоизобретенного». Русские «инвенторы» (изобретатели), артиллеристы и литейщики, прилежно разрабатывали новые типы орудий. Например, в 1744 г. «по инвенции» токаря Петра Великого Андрея Нартова была отлита медная пушка «без сверления». С 1756 г. , после вступления в должность генерал-фельдцейхмейстера П. И. Шувалова, эта работа была продолжена с большим успехом. Были созданы новые типы орудий, изобретение которых приписывалось П. П. Шувалову: «секретная» гаубица (1753), стрелявшая картечью, которая, благодаря эллиптическому очертанию канала, наносила значительное поражение (при орудиях находилась особая команда, приносившая присягу о сохранении тайны), «близнята» и наконец знаменитые «шуваловские Единороги» — длинные гаубицы с коническими каморами. Эти эффективные усовершенствования обеспечили превосходство русской артиллерии в Семилетней войне, в том числе разгром войск Фридриха II под Кунерсдорфом. Варта — приток Дуная. Секвана и Дунай — намек на союзников России в этой войне, Францию и Австрию. Там Одра, Темза, Рен кровавы движут волны — намек на Пруссию и ее союзницу Англию. Рен — Рейн.
I ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО МАЯКОВСКОГО ЦК РКП, ОБЪЯСНЯЮЩЕЕ НЕКОТОРЫЕ ЕГО, МАЯКОВСКОГО, ПОСТУПКИ Были белые булки. Более Звёзд. Маленькие. И то по фунту. А вы Уходили в подполье, Готовясь к голодному бунту. Жили, жря и ржа. Мир В небо отелями вылез, Лифт франтих винтил по этажам спокойным. А вы В подпольи таились, Готовясь к грядущим войнам. В креслах времён Незыблем Капитализма зад. Жизнь Стынет чаем на блюдце. А вы — Уже! — Смотрели в глаза Атакующим дням революций. Вывернувшись с изнанки, Выкрасив бороду, Гоняли изгнанники От города к городу.
В колизеи душ, В стадионы-го- ловы, Еле-еле взнеся их в парижский чердак, Собирали в цифры, Строили голь вы Так — Притекшие человечьей кашей С плантаций, С заводов — Обратно Шагали в марше Стройных рабочих взводов. Фарами фирмы марксовой Авто диалектики врезалось в года - Будущее рассеивало мрак свой.
И когда Октябрь Пришёл и за- лил, Огневой галоп, Казалось, Не взнуздает даже дым, Вы В свои Железоруки Взяли Революции огнедымые бразды. Скакали и прямо, И вбок, И криво.
Кронштадтом конь. На дыбы. Над Невою. Бедой Ярославля горит огнегривый. Царицын сковал в кольцо огневое.
Гора. Махнул через гору — И к новой. Бездна. Взвился над бездной — И к бездне. До крови с-под ногтя В загривок конёвый Вцепившийся Мчался и мчался наездник.
Восторжен до крика, Тревожен до боли, Я тоже В бешеном темпе галопа По меди слов языком колоколил, Ладонями рифм торжествующе хлопал.
Доскакиваем. Огонь попритушен. Чадит мещанство. Дымится покамест. Но крепко На загнанной конской туше Сидим, В колени зажата боками.
Сменили. Битюг трудовой. И не мешкая, Мимо развалин, Пожарищ мимо мы. Головёшку за головёшкою Притушим. Иными развеясь дымами.
Во тьме Без пути По развалинам лазая, Твой конь дрожит, Спотыкается тычась твой. Но будет: Шатурское Тысячеглазое Пути сияньем прозрит электричество. Пойди, Битюгом Россию промеряй-ка! Но будет миг, Верую, Скоро у нас Паровозная встанет Америка. Высверлит пулей поля и горы. Въезжаем в Поволжье, Корёжит вид его. Костями устелен. Выжжен. Чахл. Но будет час Жития сытого, В булках, В калачах.
И тут-то вот Над земною точкою Загнулся огромнейший знак вопроса. В грядущее Тыкаюсь Пальцем-строчкой, В грядущее Глазом образа вросся. Коммуна! Кто будет пить молоко из реки ея - Кто берег-кисель расхлебает опоен - Какие их мысли - Любови какие - Какое чувство - Желанье какое - Сейчас же, Вздымая культурнейший вой, Патент старьё коммуне выдало: «Что будет - Будет спаньём, Едой Себя развлекать человечье быдло. Что будет - Асфальтом зальются улицы. Совдепы вычинят в пару лет. И в праздник Будут играть Пролеткультцы В сквере Перед совдепом В крокет. Свистит любой афиши плеть: — Капут Октябрю! Октябрь не выгорел! — Коммунисты Толпами Лезут млеть В Онегине, В Сильве, В Игоре. К гориллам идёте! К духовной дырке! К животному возвращаетесь вспять! От всей Вековой Изощренной лирики Одно останется: — Мужчина, спать! —
В монархию, В коммуну ль мещанина выселим мы. И в городе-саде ваших дач Он будет Одинаково Работать мыслью Только над счетом кухаркиных сдач. Уже настало. Смотрите — Вот она! На месте ваших вчерашних чаяний В кафа- х, Нажравшись пироженью рвотной, Коммуну славя, расселись мещане. Любовью Какой обеспечит Собес-! Семашко ль поможет душ калекам-! »
Довольно!
Мы возьмёмся, Если без Нас Об этом подумать некому.
Каждый омолаживайся! Спеши Юн Душу седую из себя вытрясти. Коммунары! Готовьте новый бунт В грядущей Коммунистической сытости.
Во имя этого Награждайте Академиком Или домом — Ни так И ни даром — Я не стану Ни замом, Ни предом, Ни помом, Ни даже продкомиссаром. Бегу. Растёт За мной, Эмигрантом, Людей и мест изгонявших черта - Знаю: Придёт, Взбарабаню, И грянет там… Нынче ж Своей голове На чердак Загнанный, Грядущие бунты славлю. В марксову диалектику Стосильные Поэтические моторы ставлю. Смотрите — Ряды грядущих лет текут. Взрывами мысли го- ловы содрогая, Артиллерией сердец ухая, Встаёт из времён Революция другая — Третья революция Духа.
Штык-язык остри и три! Глаза на прицел! На перевес уши! Смотри! Слушай! Чтоб душу врасплох не смяли, Чтоб мозг не опрокинули твой — Эй-ка! — Смирно! Ряды вздвой, Мысль-красногвардейка.
Идите все От Маркса до Ильича вы, Все, От кого в века лучи. Вами выученный, Миры величавые Вижу — Любой приходи и учись!
Бой в разгаре. Дымкой синей Серый снег заволокло. И в цепи идет Василий, Под огнем идет в село…
И до отчего порога, До родимого села Через то село дорога — Не иначе — пролегла.
Что поделаешь — иному И еще кружнее путь. И идет иной до дому То ли степью незнакомой, То ль горами где-нибудь…
Низко смерть над шапкой свищет, Хоть кого согнет в дугу.
Цепь идет, как будто ищет Что-то в поле на снегу.
И бойцам, что помоложе, Что впервые так идут, В этот час всего дороже Знать одно, что Теркин тут.
Хорошо — хотя ознобцем Пронимает под огнем — Не последним самым хлопцем Показать себя при нем.
Толку нет, что в миг тоскливый, Как снаряд берет разбег, Теркин так же ждет разрыва, Камнем кинувшись на снег;
Что над страхом меньше власти У того в бою подчас, Кто судьбу свою и счастье Испытал уже не раз;
Что, быть может, эта сила Уцелевшим из огня Человека выносила До сегодняшнего дня, —
До вот этой борозденки, Где лежит, вобрав живот, Он, обшитый кожей тонкой Человек. Лежит и ждет…
Где-то там, за полем бранным, Думу думает свою Тот, по чьим часам карманным Все часы идут в бою.
И за всей вокруг пальбою, За разрывами в дыму Он следит, владыка боя, И решает, что к чему.
Где-то там, в песчаной круче, В блиндаже сухом, сыпучем, Глядя в карту, генерал Те часы свои достал; Хлопнул крышкой, точно дверкой, Поднял шапку, вытер пот…
И дождался, слышит Теркин: — Взвод! За Родину! Вперед!..
И хотя слова он эти — Клич у смерти на краю — Сотни раз читал в газете И не раз слыхал в бою, —
В душу вновь они вступали С одинаковою той Властью правды и печали, Сладкой горечи святой;
С тою силой неизменной, Что людей в огонь ведет, Что за все ответ священный На себя уже берет.
— Взвод! За Родину! Вперед!..
Лейтенант щеголеватый, Конник, спешенный в боях, По-мальчишечьи усатый, Весельчак, плясун, казак, Первым встал, стреляя с ходу, Побежал вперед со взводом, Обходя село с задов. И пролег уже далеко След его в снегу глубоком — Дальше всех в цепи следов.
Вот уже у крайней хаты Поднял он ладонь к усам: — Молодцы! Вперед, ребята! — Крикнул так молодцевато, Словно был Чапаев сам. Только вдруг вперед подался, Оступился на бегу, Четкий след его прервался На снегу…
И нырнул он в снег, как в воду, Как мальчонка с лодки в вир. И пошло в цепи по взводу: — Ранен! Ранен командир!..
Подбежали. И тогда-то, С тем и будет не забыт, Он привстал: — Вперед, ребята! Я не ранен. Я — убит…
Край села, сады, задворки — В двух шагах, в руках вот-вот… И увидел, понял Теркин, Что вести его черед.
— Взвод! За Родину! Вперед!..
И доверчиво по знаку, За товарищем спеша, С места бросились в атаку Сорок душ — одна душа…
Если есть в бою удача, То в исходе все подряд С похвалой, весьма горячей, Друг о друге говорят…
— Танки действовали славно. — Шли саперы молодцом. — Артиллерия подавно Не ударит в грязь лицом. — А пехота! — Как по нотам, Шла пехота. Ну да что там! Авиация — и та…
Словом, просто — красота.
И бывает так, не скроем, Что успех глаза слепит: Столько сыщется героев, Что — глядишь — один забыт.
Но для точности примерной, Для порядка генерал, Кто в село ворвался первым, Знать на месте пожелал.
Доложили, как обычно: Мол, такой-то взял село, Но не смог явиться лично, Так как ранен тяжело.
И тогда из всех фамилий, Всех сегодняшних имен — Теркин — вырвалось — Василий! Это был, конечно, он.
Что за славная столица Развеселый Петербург! (Лакейская песня)
Слава Богу, стрелять перестали! Ни минуты мы нынче не спали, И едва ли кто в городе спал: Ночью пушечный гром грохотал, Не до сна! Вся столица молилась, Чтоб Нева в берега воротилась, И минула большая беда — Понемногу сбывает вода. Начинается день безобразный — Мутный, ветреный, тёмный и грязный. Ах, ещё бы на мир нам с улыбкой смотреть! Мы глядим на него через тусклую сеть, Что как слезы струится по окнам домов От туманов сырых, от дождей и снегов! Злость берет, сокрушает хандра, Так и просятся слезы из глаз. Нет! Я лучше уйду со двора… Я ушёл — и наткнулся как раз На тяжёлую сцену. Везли на погост Чей-то вохрой окрашенный гроб Через длинный Исакиев мост. Перед гробом не шли ни родные, ни поп, Не лежала на нем золотая парча, Только, в крышу дощатого гроба стуча, Прыгал град да извозчик-палач Бил кургузым кнутом спотыкавшихся кляч, И вдоль спин побелевших удары кнута Полосами ложились. Съезжая с моста, Зацепила за дроги коляска, стремглав С офицером, кричавшим: «Пошёл! » — проскакав, Гроб упал и раскрылся.
«Сердечный ты мой! Натерпелся ты горя живой, Да пришлося терпеть и по смерти… То случится проклятый пожар, То теперь наскакали вдруг — черти! Вот уж подлинно бедный Макар! Дом-то, где его тело стояло, Загорелся, — забыли о нем, — Я схватилась: побились немало, Да спасли-таки гроб целиком, Так опять неудача сегодня! Видно, участь его такова… Расходилась рука-то господня, Не удержишь!..»
Такие слова Говорила бездушно и звонко, Подбежав к мертвецу впопыхах, Провожавшая гроб старушонка, В кацавейке, в мужских сапогах. «Вишь, проклятые! Ехать им тесно! » -«Кто он был-» — я старуху спросил. «Кто он был- да чиновник, известно; В департаментах разных служил. Петербург ему солон достался: В наводненье жену потерял, Целый век по квартирам таскался И четырнадцать раз погорал. А уж службой себя как неволил! В будни сиднем сидел да писал, А по праздникам ноги мозолил — Всё начальство своё поздравлял. Вот и кончилось тем — простудился! Звал из Шуи родную сестру, Да деньжонок послать поскупился. „Так один, говорит, и умру, Не дождусь… кто меня похоронит - Хоть уж ты не оставь, помоги! “ Страх, бывало, возьмёт, как застонет! „Подари, говорю, сапоги, А то, вишь, разошёлся дождище! Неравно в самом деле умрёшь, В чем пойду проводить на кладбище-“ Закивал головой…» — «Ну и что ж-» -«Ну и умер — и больше ни слова: Надо места искать у другого! » -«И тебе его будто не жаль-» -«Что жалеть! нам жалеть недосужно. Что жалеть! хоронить теперь нужно. Эка, батюшка, страшная даль! Эко времечко!.. господи боже! Как ни дорого бедному жить, Умирать ему вдвое дороже: На кладбище-то место купить, Да попу, да на гроб, да на свечи…»
Говоря эти грустные речи, До кладбища мы скоро дошли И покойника в церковь внесли. Много их там гуртом отпевалось, Было тесно — и трудно дышалось. Я ушёл по кладбищу гулять; Там одной незаметной могилы, Где уснули великие силы, Мне хотелось давно поискать.
Сделав даром три добрые круга, Я у сторожа вздумал спросить. Имя, званье, все признаки друга Он заставил пять раз повторить И сказал: «Нет, такого не знаю; А, пожалуй, примету скажу, Как искать: Ты ищи его с краю, Перешедши вот эту межу, И смотри: где кресты — там мещане, Офицеры, простые дворяне; Над чиновником больше плита, Под плитой же бывает учитель, А где нет ни плиты, ни креста, Там, должно быть, и есть сочинитель».
За совет я спасибо сказал, Но могилы в тот день не искал. Я старуху знакомую встретил И покойника с ней хоронил. День, по-прежнему гнил и не светел, Вместо града дождём нас мочил. Средь могил, по мосткам деревянным Довелось нам долгонько шагать. Впереди, под навесом туманным, Открывалась болотная гладь: Ни жилья, ни травы, ни кусточка, Всё мертво — только ветер свистит. Вон виднеется чёрная точка: Это сторож. «Скорее! » — кричит. По танцующим жердочкам прямо Мы направились с гробом туда. Наконец вот и свежая яма, И уж в ней по колено вода! В эту воду мы гроб опустили, Жидкой грязью его завалили, И конец! Старушонка опять Не могла пересилить досады: «Ну, дождался, сердечный, отрады! Что б уж, кажется, с мертвого взять - Да господь, как захочет обидеть, Так обидит: Вчера погорал, А сегодня, изволите видеть, Из огня прямо в воду попал! » Я взглянул на неё — и заметил, Что старухе-то жаль бедняка: Бровь одну поводило слегка… Я немым ей поклоном ответил И ушёл… Я доволен собой, Я недаром на улицу вышел: Я хандру разогнал и смешной Каламбур на кладбище услышал, Подготовленный жизнью самой…
27 декабря 1858
1
Ветер что-то удушлив не в меру, В нем зловещая нота звучит, Всё холеру — холеру — холеру — Тиф и всякую немочь сулит! Все больны, торжествует аптека И варит свои зелья гуртом; В целом городе нет человека, В ком бы желчь не кипела ключом; Муж, супругою страстно любимый, В этот день не понравится ей, И преступник, сегодня судимый, Вдвое больше получит плетей. Всюду встретишь жестокую сцену, — Полицейский, не в меру сердит, Тесаком, как в гранитную стену, В спину бедного Ваньки стучит. Чу! визгливые стоны собаки! Вот сильней, — видно, треснули вновь… Стали греться — догрелись до драки Два калашника… хохот — и кровь!
2
Под жестокой рукой человека Чуть жива, безобразно тоща, Надрывается лошадь-калека, Непосильную ношу влача. Вот она зашаталась и стала. «Ну! » — погонщик полено схватил (Показалось кнута ему мало) — И уж бил её, бил её, бил! Ноги как-то расставив широко, Вся дымясь, оседая назад, Лошадь только вздыхала глубоко И глядела… (так люди глядят, Покоряясь неправым нападкам). Он опять: по спине, по бокам, И вперёд забежав, по лопаткам И по плачущим, кротким глазам! Всё напрасно. Клячонка стояла, Полосатая вся от кнута, Лишь на каждый удар отвечала Равномерным движеньем хвоста. Это праздных прохожих смешило, Каждый вставил словечко своё, Я сердился — и думал уныло: «Не вступиться ли мне за неё - В наше время сочувствовать мода, Мы помочь бы тебе и не прочь, Безответная жертва народа, — Да себе не умеем помочь! » А погонщик недаром трудился — Наконец-таки толку добился! Но последняя сцена была Возмутительней первой для взора: Лошадь вдруг напряглась — и пошла Как-то боком, нервически скоро, А погонщик при каждом прыжке, В благодарность за эти усилья, Поддавал ей ударами крылья И сам рядом бежал налегке.
3
Я горячим рождён патриотом, Я весьма терпеливо стою, Если войско, несметное счетом, Переходит дорогу мою. Ускользнут ли часы из кармана, До костей ли прохватит мороз Под воинственный гром барабана, Не жалею: я истинный росс! Жаль, что нынче погода дурная, Солнца нет, кивера не блестят И не лоснится масть вороная Лошадей… Только сабли звенят; На солдатах едва ли что сухо, С лиц бегут дождевые струи, Артиллерия тяжко и глухо Продвигает орудья свои. Всё молчит. В этой раме туманной Лица воинов жалки на вид, И подмоченный звук барабанный Словно издали жидко гремит…
4
Прибывает толпа ожидающих, Сколько дрожек, колясок, карет! Пеших, едущих, праздно-зевающих Счету нет! Тут квартальный с захваченным пьяницей, Как Федотов его срисовал; Тут старуха с аптечною сткляницей, Тут жандармский седой генерал; Тут и дама такая сердитая — Открывай ей немедленно путь! Тут и лошадь, недавно побитая: Бог привёл и её отдохнуть! Смотрит прямо в окошко каретное, На стекле надышала пятно. Вот лицо, молодое, приветное, Вот и ручка, — раскрылось окно, И погладила клячу несчастную Ручка белая… Дождь зачастил, Словно спрятаться ручку прекрасную Поскорей торопил. Тут бедняк итальянец с фигурами, Тут чухна, продающий грибы, Тут рассыльный Минай с корректурами. «Что, старинушка, много ходьбы-» -«Много было до сорок девятого; Отдохнули потом… да опять С пятьдесят этак прорвало с пятого, Успевай только ноги таскать! » -«А какие ты носишь издания-» -«Пропасть их — перечесть мудрено. Я „Записки“ носил с основания, С „Современником“ нянчусь давно: То носил к Александру Сергеичу, А теперь уж тринадцатый год Всё ношу к Николай Алексеичу, — На Литейной живёт. Слог хорош, а жиденько издание, Так, оберточкой больше берут. Вот „Записки“- одно уж название! Но и эти, случается, врут. Всё зарезать друг дружку стараются. Впрочем, нас же надуть норовят: В месяц тридцать листов обещаются, А рассыльный таскай шестьдесят! Знай ходи — то в Коломну, то к Невскому, Даже Фрейганг устанет марать: „Объяви, говорит, ты Краевскому, Что я больше не стану читать!..“ Вот и нынче несу что-то спешное — Да пускай подождут, не впервой. Эх, умаялось тело-то грешное!..» -«Да, пора бы тебе на покой». -«То-то нет! Говорили мне многие, Даже доктор (в тридцатом году Я носил к нему „Курс патологии“): „Жить тебе, пока ты на ходу! “ И ведь точно: сильней нездоровится, Коли в праздник ходьба остановится: Ноет спинушка, жилы ведёт! Я хожу уж полвека без малого, Человека такого усталого Не держи — пусть идёт! Умереть бы привёл бог со славою, Отдохнуть отдохнем, потрудясь…» Принял позу старик величавую, На Исакия смотрит, крестясь. Мне понравилась речь эта странная. «Трудно дело твоё! » — я сказал. «Дела нет, а ходьба беспрестанная, Зато город я славно узнал! Знаю, сколько в нем храмов считается, В каждой улице сколько домов, Сколько вывесок, сколько шагов (Так, идёшь да считаешь, случается). Грешен, знаю число кабаков. Что ни есть в этом городе жителей, Всех по времени вызнал с лица». -«Ну, а много видал сочинителей-» -«День считай — не дойдешь до конца, Чай, и счёт потерял в литераторах! Коих помню — пожалуй, скажу. При царице, при трёх императорах К ним ходил… при четвертом хожу: Знал Булгарина, Греча, Сенковского, У Воейкова долго служил, В Шепелевском сыпал у Жуковского И у Пушкина в Царском гостил. Походил я к Василью Андреичу, Да гроша от него не видал, Не чета Александру Сергеичу — Тот частенько на водку давал. Да зато попрекал всё цензурою: Если красные встретит кресты, Так и пустит в тебя корректурою: Убирайся, мол, ты! Глядя, как человек убивается, Раз я молвил: сойдет-де и так! «Это кровь, говорит, проливается, Кровь моя, — ты дурак!..»
5
Полно ждать! за последней колонною Отсталые прошли, И покрытою красной попоною В заключенье коня привели. Торжествуя конец ожидания, Кучера завопили: „Пади! “ Всё спешит. » Ну, старик, до свидания, Коли нужно идти, так иди!!! «
6
Я, продрогнув, домой побежал. Небо, видно, сегодня не сжалится: Только дождь перестал, Снег лепешками крупными валится! Город начал пустеть — и пора! Только бедный и пьяный шатаются, Да близ медной статуи Петра, У присутственных мест дожидаются Сотни сотен крестьянских дровней И так щедро с небес посыпаются, Что за снегом не видно людей. Чу! рыдание баб истеричное! Сдали парня-. Жалей не жалей, Перемелется — дело привычное! Злость-тоску мужики на лошадках сорвут, Коли денежки есть — раскошелятся И кручинушку штофом запьют, А слезами-то бабы поделятся! По ведерочку слез на сестренок уйдет, С полведра молодухе достанется, А старуха-то мать и без меры возьмёт — И без меры возьмёт — что останется!
(10 февраля 1859)
Говорят, ещё день. Правда, я не видал, Чтобы месяц свой рог золотой показал, Но и солнца не видел никто. Без его даровых, благодатных лучей Золоченые куполы пышных церквей И вся роскошь столицы — ничто. Надо всем, что ни есть: над дворцом и тюрьмой, И над медным Петром, и над грозной Невой, До чугунных коней на воротах застав (Что хотят ускакать из столицы стремглав) — Надо всем распростерся туман. Душный, стройный, угрюмый, гнилой, Некрасив в эту пору наш город большой, Как изношенный фат без румян...
Наша улица улиц столичных краса, В ней дома всё в четыре этажа, Не лазурны над ней небеса, Да зато процветает продажа. Сверху донизу вывески сплошь Покрывают громадные стены, Сколько хочешь тут немцев найдёшь — Из Берлина, из Риги, из Вены. Всё соблазны, помилуй нас бог! Там перчатка с руки великана, Там торчит Веллингтонов сапог, Там с открытою грудью Диана, Даже ты, Варсонофий Петров, Подле вывески «Делают гробы» Прицепил полужёные скобы И другие снаряды гробов, Словно хочешь сказать: «Друг прохожий! Соблазнись — и умри поскорей! » Человек ты, я знаю, хороший, Да многонько родил ты детей — Непрестанные нужны заказы… Ничего! обеспечен твой труд, Бедность гибельней всякой заразы — В нашей улице люди так мрут, Что по ней то и знай на кладбища, Как в холеру, тащат мертвецов: Холод, голод, сырые жилища — Не робей, Варсонофий Петров!..
В нашей улице жизнь трудовая: Начинают ни свет ни заря Свой ужасный концерт, припевая, Токари, резчики, слесаря, А в ответ им гремит мостовая! Дикий крик продавца-мужика, И шарманка с пронзительным воем, И кондуктор с трубой, и войска, С барабанным идущие боем, Понуканье измученных кляч, Чуть живых, окровавленных, грязных, И детей раздирающий плач На руках у старух безобразных — Всё сливается, стонет, гудет, Как-то глухо и грозно рокочет, Словно цепи куют на несчастный народ, Словно город обрушиться хочет. Давка, говор… (о чем голоса - Всё о деньгах, о нужде, о хлебе) Смрад и копоть. Глядишь в небеса, Но отрады не встретишь и в небе.
Этот омут хорош для людей, Расставляющих ближнему сети, Но не жалко ли бедных людей! Вы зачем тут, несчастные дети - Неужели душе молодой Уж знакомы нужда и неволя - Ах, уйдите, уйдите со мной В тишину деревенского поля! Не такой там услышите шум, — Там шумит созревающий колос, Усыпляя младенческий ум И страстей преждевременный голос. Солнце, воздух, цветов аромат — Это всех поколений наследство, За пределами душных оград Проведете вы сладкое детство. Нет! вам красного детства не знать, Не прожить вам покойно и честно. Жребий ваш… но к чему повторять То, что даже ребёнку известно -
На спине ли дрова ты несёшь на чердак, Через лоб протянувши веревку, Грош ли просишь, идёшь ли в кабак, Задают ли тебе потасовку —
Ты знаком уже нам, петербургский бедняк, Нарисованный ловкою кистью В модной книге, — угрюмый, худой, Обессмысленный дикой корыстью, Страхом, голодом, мелкой борьбой! Мы довольно похвал расточали, И довольно сплели мы венков Тем, которые нам рисовали Любопытную жизнь бедняков. Где ж плоды той работы полезной - Увидав, как читатель иной Льёт над книгою слезы рекой, Так и хочешь сказать: «Друг любезный, Не сочувствуй ты горю людей, Не читай ты гуманных книжонок, Но не ставь за каретой гвоздей, Чтоб, вскочив, накололся ребёнок! »
(Между январем и 15 марта 1859)
«Государь мой! куда вы бежите-» — «В канцелярию; что за вопрос - Я не знаю вас! » — «Трите же, трите Поскорей, бога ради, ваш нос! Побелел! » — «А! весьма благодарен! » — «Ну, а мой-то-» — «Да ваш лучезарен! » — «То-то принял я меры…» — «Чего-с-» — «Ничего. Пейте водку в морозы — Сбережете наверно ваш нос, На щеках же появятся розы! »
Усмехнувшись, они разошлись, И за каждым извозчик помчался. Бедный Ванька! надеждой не льстись, Чтоб сегодня седок отыскался: Двадцать градусов, ветер притом, — Бескаретные ходят пешком.
Разыгралися силы господни! На пространстве пяти саженей Насчитаешь наверно до сотни Отмороженных щек и ушей. Двадцать градусов! щёки и уши Не беда, как-нибудь ототрем! Целиком христианские души Часто гибнут теперь; подождем — Часовой ли замерзнет, бедняга, Или Ванька, уснувший в санях, Всё прочтём, коли стерпит бумага, Завтра утром в газетных листах.
Ежедневно газетная проза Обличает проделки мороза; Кучера его громко клянут, У подъездов господ поджидая, Бедняки ему песню поют, Зубом на зуб едва попадая:
Но мороз не щадит, — прибавляется. Приуныла столица; один Самоед на Неве удивляется: От каких чрезвычайных причин На оленях никто не катается - Там, где строй заготовленных льдин Возвышается синею клеткою, Ходит он со своей самоедкою, Песни родины дальней поёт, Седока-благодетеля ждёт…
Самоедские нервы и кости Стерпят всякую стужу, но вам, Голосистые южные гости, Хорошо ли у нас по зимам - Вспомним — Бозио. Чванный Петрополь Не жалел ничего для неё. Но напрасно ты кутала в соболь Соловьиное горло своё, Дочь Италии! С русским морозом Трудно ладить полуденным розам.
Перед силой его роковой Ты поникла челом идеальным, И лежишь ты в отчизне чужой На кладбище пустом и печальном. Позабыл тебя чуждый народ В тот же день, как земле тебя сдали, И давно там другая поёт, Где цветами тебя осыпали. Там светло, там гудет контрабас, Там по-прежнему громки литавры. Да! на севере грустном у нас Трудны деньги и дороги лавры!
Всевозможные тифы, горячки, Воспаленья — идут чередом, Мрут, как мухи, извозчики, прачки, Мёрзнут дети на ложе своём. Ни в одной петербургской больнице Нет кровати за сотню рублей. Появился убийца в столице, Бич довольных и сытых людей. С бедняками, с сословием грубым, Не имеет он дела! тайком Ходит он по гостиным, по клубам С смертоносным своим кистенем.
«Побранился с супругой своею После ужина Нестор Фомич, Ухватил за короткую шею И прихлопнул его паралич! Генерал Федор Карлыч фон Штубе, Десятипудовой генерал, Скушал четверть телятины в клубе, Крикнул: «Пас! — и со стула не встал! » Таковы-то теперь разговоры, Что ни день, то плачевная весть. В клубах мрак и унынье: обжоры Поклялися не пить и не есть.
Мучим голодом, страхом томимый, Сановит и солиден на вид, В сильный ветер, в мороз нестерпимый, Кто по Невскому быстро бежит - И кого он на Невском встречает - И о чем начался разговор - В эту пору никто не гуляет, Кроме мнительных, тучных обжор. Говоря меж собой про удары, Повторяя обеты не есть, Ходят эти угрюмые пары, До обеда не смея присесть, А потом наедаются вдвое, И на утро разносится слух, Слух ужасный — о новом герое, Испустившем нечаянно дух!
Никакие известья из Вильно, Никакие статьи из Москвы Нас теперь не волнуют так сильно, Как подобные слухи… Увы! Неприятно с местечек солидных, Из хороших казенных квартир Вдруг, без всяких причин благовидных, Удаляться в неведомый мир! Впрочем, если уж смерть неизбежна, Так зимой умирать хорошо: Для супруги, нас любящей нежно, Сохранимся мы чисто, свежо До последней минуты лобзанья, И друзьям нашим будет легко Подходить к нам в минуту прощанья; Понесут они гроб далеко. Похоронная музыка чище И звончей на морозе слышна, Вместо грязи покрыто кладбище Белым снегом; сурово-пышна Обстановка; гроб бросят не в лужу, Червь не скоро в него заползет, Сам покойник в жестокую стужу Дольше важный свой вид сбережет. И притом, если друг неутешный Нас живьём схоронить поспешит, Мы избавимся муки кромешной: Дело смерти мороз довершит.
Умирай же, богач, в стужу сильную! Бедняки пускай осенью мрут, Потому что за яму могильную Вдвое больше в морозы берут.
(Между 1863 и 1865)
Свечерело. В предместиях дальных, Где, как чёрные змеи, летят Клубы дыма из труб колоссальных, Где сплошными огнями горят Красных фабрик громадные стены, Окаймляя столицу кругом, - Начинаются мрачные сцены. Но в предместия мы не пойдём. Нам зимою приятней столица Там, где ярко горят фонари, Где гуляют довольные лица, Где катаются сами цари.
Надышавшись классической пылью В Петербурге, паспорт берём И чихать уезжаем в Севилью. Но кто летом толкается в нем, Тот ему одного пожелает — Чистоты, чистоты, чистоты! Грязны улицы, лавки, мосты, Каждый дом золотухой страдает; Штукатурка валится — и бьёт Тротуаром идущий народ, А для едущих есть мостовая, Не щадящая бедных боков; Летом взроют её, починяя, Да наставят зловонных костров; Как дорогой бросаются в очи На зеленом лугу огоньки, Ты заметишь в туманные ночи На вершине костров светляки, Берегись!.. В дополнение, с мая, Не весьма-то чиста и всегда, От природы отстать не желая, Зацветает в каналах вода…
(Наша муза парит невысоко, Но мы пишем не лёгкий сонет, Наше дело исчерпать глубоко Воспеваемый нами предмет. )
Уж давно в тебя летней порою Не случалося нам заглянуть, Милый город! где трудной борьбою Надорвали мы смолоду грудь, Но того мы ещё не забыли, Что в июле пропитан ты весь Смесью водки, конюшни и пыли — Характерная русская смесь.
Но зимой — дышишь вольно; для глаза — Роскошь! Улицы, зданья, мосты При волшебном сиянии газа Получают печать красоты. Как проворно по хрупкому снегу Мчится тысячный, кровный рысак! Даже клячи извозчичьи бегу Прибавляют теперь. Каждый шаг, Каждый звук так отчётливо слышен, Всё свежо, всё эффектно: зимой, Словно весь посеребренный, пышен Петербург самобытной красой! По каналам, что летом зловонны, Блещет лёд, ожидая коньков, Серебром отливают колонны, Орнаменты ворот и мостов; В серебре лошадиные гривы, Шапки, бороды, брови людей, И, как бабочек крылья, красивы Ореолы вокруг фонарей!
Пусть с какой-то тоской безотрадной Месяц с ясного неба глядит На Неву, что гробницей громадной В берегах освещённых лежит, И на шпиль, за угрюмой Невою, Перед длинной стеной крепостною, Наводящей унынье и сплин. Мы не тужим. У русской столицы, Кроме мрачной Невы и темницы, Есть довольно и светлых картин.
Невский полон: эстампы и книги, Бриллианты из окон глядят, Вновь прибывшие девы из Риги Неподдельным румянцем блестят. Всюду люди — шумят, суетятся. Вот красивая тройка бежит: «Не хотите ли с нами кататься-» — Деве бравый усач говорит. Поглядела, подумала, села. И другую сманили, — летят! Полумерзлые девы несмело На своих кавалеров глядят. «Ваше имя-» — «Матильда». — «А ваше-» -«Александра». К Матильде один, А другой подвигается к Саше. «Вы модистка-» — «Да, шью в магазин». — «Эй! пошёл хорошенько, Тараска! » — Город из виду скоро пропал.
Начинается зимняя сказка: Ветер злился, гудел и стонал, Франты песню удалую пели, Кучер громко подтягивал ей, Кони, фыркая, вихрем летели, Злой мороз пробирал до костей. Прискакали в открытое поле. «Да куда же везете вы нас - Мы одеты легко… мудрено ли Простудиться-» — «Приедем сейчас! Ну, потрогивай! живо, дружище! » Снова скачут! Могилы вокруг, Монументы…. «Да это кладбище», — Шепчет Саша Матильде — и вдруг Сани набок! Упали девицы…. Повернули назад господа, И умчали их кони, как птицы. Девы встали. «Куда ж вы- куда-» Нет ответа! Несчастные девы В чистом поле остались одни. Дикий хохот, лихие напевы Постепенно умолкли. Они Огляделись: безлюдно и тихо, Звезды с ясного неба глядят…. «Мы сегодня потешились лихо! » — Франты в клубе друзьям говорят…
А театры, балы, маскарады - Впрочем, здесь и конец, господа, Мы бы там побывать с вами рады, Но нас цензор не пустит туда. До того, что творится в природе, Дела нашему цензору нет. «Вы взялися писать о погоде, Воспевайте же данный предмет! »
— «Но озябли мы, друг наш угрюмый! Пощади — нам погреться пора! » — «Вот вам случай — взгляните: над Думой Показались два красных шара, В вашей власти наполнить пожаром Сто страниц — и погреетесь даром! »
Где ж пожар- пешеходы глядят. Чу! неистовый топот раздался, И на бочке верхом полицейский солдат, Медной шапкой блестя, показался. Вот другой — не поспеешь считать! Мчатся вихрем красивые тройки. Осторожней, пожарная рать! Кони сытые слишком уж бойки.
Вся команда на борзых конях Через Невский проспект прокатилась И на окнах аптек, в разноцветных шарах Вверх ногами на миг отразилась…
Озадаченный люд толковал, Где пожар и причина какая - Вдруг ещё появился сигнал, И промчалась команда другая. Постепенно во многих местах Небо вспыхнуло заревом красным, Топот, грохот! Народ впопыхах Разбежался по улицам разным, Каждый в свой торопился квартал, «Не у нас ли горит- — помышляя, — Бог помилуй! » Огонь не дремал, Лавки, церкви, дома пожирая…
Семь пожаров случилось в ту ночь, Но смотреть их нам было невмочь. В сильный жар да в морозы трескучие В Петербурге пожарные случаи Беспрестанны — на днях как-нибудь И пожары успеем взглянуть…
Слава Богу, стрелять перестали! Ни минуты мы нынче не спали, И едва ли кто в городе спал: Ночью пушечный гром грохотал, Не до сна! Вся столица молилась, Чтоб Нева в берега воротилась, И минула большая беда — Понемногу сбывает вода. Начинается день безобразный — Мутный, ветреный, тёмный и грязный. Ах, ещё бы на мир нам с улыбкой смотреть! Мы глядим на него через тусклую сеть, Что как слезы струится по окнам домов От туманов сырых, от дождей и снегов! Злость берет, сокрушает хандра, Так и просятся слезы из глаз. Нет! Я лучше уйду со двора… Я ушёл — и наткнулся как раз На тяжёлую сцену. Везли на погост Чей-то вохрой окрашенный гроб <
H2>Мы — гуманистыВ пролет меж двух больничных корпусов, В листву, в деревья золотого тона, В осенний лепет птичьих голосов Упала утром бомба, весом в тонну. Упала, не взорвавшись: был металл Добрей того, кто смерть сюда метал.
Здесь госпиталь. Больница. Лазарет. Здесь красный крест и белые халаты; Здесь воздух состраданием согрет, Здесь бранный меч на гипсовые латы, Укрывшие простреленную грудь, Не смеет, не дерзает посягнуть.
Но Гитлер выжег кровью и железом Все эти нормы. Тишину палат Он превращает в судорожный ад. И выздоравливающий с протезом, Храбрец, блестяще выигравший бой, Бледнеет, видя смерть перед собой.
А вестибюль приемного покоя… Там сколько жертв! Их привезли сейчас. Все эти лица, голоса… какое Перо опишет- Девушка без глаз (Они полны осколками стекла) Рыдает, что она не умерла.
Фашист! Что для него наш мирный кров, Где жизнь текла, исполненная смысла, Где столько пролетало вечеров За письменным столом- Теперь повисла Над пустотой развалина стены, Где полки книг еще сохранены.
Что для фашиста мирный русский дол, Голландский сад, норвежская деревня - Что для него плодовые деревья, Речная пристань, океанский мол - Все это — только авиамишени, Все это — лишь объекты разрушений.
Умение летать!.. Бесценный дар, Взлелеянная гениальным мозгом Мечта. Впервые на крылах из воска Взлетает к солнцу юноша Икар Затем ли, чтоб на крыльях «мессершмиттов» Витала смерть над современным Критом -
Затем ли итальянец Леонардо Проникнуть тщился в механизм крыла, Чтоб в наши дни, в Берлине после старта Фашистская машина курс взяла На университетские аллеи Времен еще Декарта и Линнея -
Как грозен неба вид! Как необычен! Как глухо полыхают жерла туч В часы ночных боев, когда зенитчик Прожектористу говорит: «Дай луч! » И бледный луч на поиски врага Вздымается, как грозная рука.
Нашла его. Нашарила за тучей. К земле его! Чтоб оземь головой, Чтоб подняли его моторы вой, Чтобы сгорел он в собственном горючем, Чтобы зловещий этот нетопырь, Ломая крылья, пал бы на пустырь.
Не вырвется из наших рук, шалишь!.. Он мечется. Движения все резче. Он падает. И, видя это с крыш, Пожарные дружины рукоплещут. И, слыша это снизу, со двора, Дежурные во тьме кричат «ура»…
Есть чувства в человеческой душе, Которыми она гордиться вправе. Но не теперь. Теперь они уже Для нас как лишний груз при переправе: Влюбленность. Нежность. Страстная любовь… Когда-нибудь мы к вам вернемся вновь.
У нас теперь одно лишь чувство — Месть. Но мы иначе понимаем это; Мы отошли от Ветхого завета, Где смерть за смерть. Нам даже трудно счесть… С лица земли их будет сотни стертых Врагов — за каждого из наших мертвых.
Мы отомстим за все: за город наш, Великое творение Петрово, За жителей, оставшихся без крова, За мертвый, как гробница, Эрмитаж, За виселицы в парке над водой, Где стал поэтом Пушкин молодой.
За гибель петергофского «Самсона», За бомбы в Ботаническом саду, Где тропики дышали полусонно (Теперь они дрожат на холоду). За все, что накопил разумный труд. Что Гитлер превращает в груды груд.
Мы отомстим за юных и за старых: За стариков, согнувшихся дугой, За детский гробик махонький такой, Не более скрипичного футляра. Под выстрелами, в снеговую муть, На саночках он совершал свой путь.
Мы — гуманисты, да! Нам дорог свет Высокой мысли (нами он воспет). Для нас сиянье светлого поступка Подобно блеску перстня или кубка, Что переходит к сыну от отца Из века в век, все дале, без конца.
Но гуманизм не в том, чтобы глядеть С невыразимо скорбной укоризной, Как враг глумится над твоей отчизной, Как лапа мародера лезет в клеть И с прибежавшего на крик домой Срывает шапку вместе с головой.
Как женщину, чтоб ей уже не встать, Фашист-ефрейтор сапогами топчет, И как за окровавленную мать Цепляется четырехлетний хлопчик, И как, нарочно по нему пройдя, Танк давит гусеницами дитя.
Сам Лев Толстой, когда бы смерть дала Ему взглянуть на Ясную Поляну, Своей рубахи, белой, как зима, Чтоб не забрызгать кровью окаянной. Фашиста, осквернителя могил, Он старческой рукой бы задушил.
От русских сел до чешского вокзала, От крымских гор до Ливии пустынь, Чтобы паучья лапа не всползала На мрамор человеческих святынь, Избавить мир, планету от чумы — Вот гуманизм! И гуманисты — мы.
А если ты, Германия, страна Философов, обитель музыкантов, Своих титанов, гениев, талантов Предавши поруганью имена, Продлишь кровавый гитлеровский бред, — Тогда тебе уже прощенья нет.
Запомнится тебе ростовский лед. Не позабудешь клинскую метель ты, И синие морозы Невской дельты, И в грозном небе Пулковских высот, Как ветром раздуваемое пламя, Победоносно реющее знамя.
Свет и теплоВ ушах все время словно щебет птичий, Как будто ропот льющейся воды: От слабости. Ведь голод. Нет еды. Который час- Не знаю. Жалко спички, Чтобы взглянуть. Я с вечера легла, И длится ночь без света и тепла.
На мне перчатки, валенки, две шубы (Одна в ногах). На голове платок; Я из него устроила щиток, Укрыла подбородок, нос и губы. Зарылась в одеяло, как в сугроб. Тепло, отлично. Только стынет лоб.
Лежу и думаю. О чем- О хлебе. О корочке, обсыпанной мукой. Вся комната полна им. Даже мебель Он вытеснил. Он близкий и такой Далекий, точно край обетованный. И самый лучший — это пеклеванный.
Он с детством сопрягается моим, Он круглый, как земное полушарье. Он теплый. В нем благоухает тмин. Он рядом. Здесь. И, кажется, пошарь я Рукой, перчатку лишь сними, — И ешь сама и мужа накорми.
А там, по Северной, сюда идут, Идут составы — каждый бесконечен. Не счесть вагонов. Ни один диспетчер Не посягает на его маршрут. Он знает: это посланный страной, Особо важный. Внеочередной.
Там тонны мяса, центнеры муки, И все это в три яруса грядою Лежит в полкилометра высотою. Но все это не доезжая Мги. Там овощи. Там витамины «Це»… Но к нам им не добраться. Мы в кольце.
Да, мы — в кольце. А тут еще мороз Свирепствует, невиданный дотоле. Торпедный катер стынет на приколе. Автобус в ледяную корку врос; За неименьем тока нет трамваев. Все тихо. Город стал неузнаваем.
И пешеход, идя по мостовой От Карповки до улицы Марата, В молчанье тяжкий путь свершает свой. И только редкий газогенератор, На краткую минуту лишь одну, Дохнув теплом, нарушит тишину.
Как бы сквозь сон, как в деревянном веке, Невнятно где-то тюкает топор. Фанерные щиты, сарай, забор, Полусгоревшие дома-калеки, Остатки перекрытий и столбов — Всё рубят для печурок и гробов.
Две женщины (недоля их свела) В платках до глаз, соприкасаясь лбами, Пенек какой-то пилят. Но пила С искривленными, слабыми зубами, Как будто бы и у нее цинга, Не в состоянье одолеть пенька.
Ни лая, ни мяуканья, ни писка Пичужьего. Небось пичуги там, Где, весело летая по пятам За лошадью, как из горячей миски, Они хватают зернышки овса… Там раздаются птичьи голоса.
Нет радио. И в шесть часов утра Мы с жадностью «Последние известья» Уже не ловим. Наши рупора — Они еще стоят на прежнем месте, — Но голос… голос им уже не дан: От раковин отхлынул океан.
Вода!.. Бывало, встанешь утром рано, И кран, с его металла белизной, Забулькает, как соловей весной, И долго будет течь вода из крана. А нынче, ледяным перстом заткнув, Мороз оледенил блестящий клюв.
А нынче пьют из Невки, из Невы (Метровый лед коли хоть ледоколом). Стоят, обмерзшие до синевы, Обмениваясь шуткой невеселой, Что уж на что, мол, невская вода, А и за нею очередь. Беда!..
А тут еще какой-то испоганил Всю прорубь керосиновым ведром. И все, стуча от холода зубами, Владельца поминают недобром: Чтоб дом его сгорел, чтоб он ослеп, Чтоб потерял он карточки на хлеб.
Лишилась тока сеть водоснабженья, Ее подземное хозяйство труб. Без тока, без энергии движенья Вода замерзла, превратилась в труп. Насосы, фильтры — их живая связь Нарушилась. И вот — оборвалась.
(В системе фильтров есть такое сито — Прозрачная стальная кисея, — Мельчайшее из всех. Вот так и я Стараюсь удержать песчинки быта, Чтобы в текучей памяти людской Они осели, как песок морской. )
Зима роскошествует. Нет конца Ее великолепьям и щедротам. Паркетами зеркального торца Сковала землю. В голубые гроты Преобразила черные дворы. Алмазы. Блеск… Недобрые дары!
И правда, в этом городе, в котором Больных и мертвых множатся ряды, К чему эти кристальные просторы, Хрусталь садов и серебро воды - Закрыть бы их!.. Закрыть, как зеркала В дому, куда недавно смерть вошла.
Но чем закрыть- Без теплых испарений Воздушный свод неизъяснимо чист. Не тающий на ветках снег — сиренев, Как дымчатый уральский аметист. Закат сухумской розой розовеет… Но лютой нежностью все это веет.
А в час, когда рассветная звезда Над улиц перспективой несравненной Сияет в бездне утренней, — тогда Такою стужей тянет из вселенной, Как будто бы сам космос, не дыша, Глядит, как холодеет в нас душа.
Недаром же на днях, заняв черед С рассвета, чтоб крупы достать к обеду, Один парнишка брякнул вдруг соседу: «Ну, дед, кто эту ночь переживет, Тот будет жить». — И старый дед ему: «А я ее, сынок, переживу».
Переживет ли- Ох! День ото дня Из наших клеток исчезает кальций. Слабеем. (Взять хотя бы и меня: Ничтожная царапина на пальце, И месяца уже, пожалуй, три Не заживает, прах ее бери! )
Как тягостно и, главное, как скоро Теперь стареют лица! Их черты Доведены до птичьей остроты Как бы рукой зловещего гримера: Подбавил пепла, подмешал свинца — И человек похож на мертвеца.
Открылись зубы, обтянулся рот, Лицо из воска. Трупная бородка (Такую даже бритва не берет). Почти без центра тяжести походка, Почти без пульса серая рука. Начало гибели. Распад белка.
У женщин начинается отек, Они всё зябнут (это не от стужи). Крест-накрест на груди у них все туже, Когда-то белый, вязаный платок. Не веришь: неужели эта грудь Могла дитя вскормить когда-нибудь -
Апатия истаявшей свечи… Все перечни и признаки сухие Того, что по-ученому врачи Зовут «алиментарной дистрофией» И что не латинист и не филолог Определяет русским словом «голод».
А там, за этим следует конец. И в старом одеяле цвета пыли, Английскими булавками зашпилен, Бечевкой перевязанный мертвец Так на салазках ладно снаряжен, Что, видимо, в семье не первый он.
Но встречный — в одеяльце голубом, Мальчишечка грудной, само здоровье, Хотя не женским, даже не коровьим, А соевым он вскормлен молоком. В движении не просто встреча это: Здесь жизни передана эстафета.
И тут в мое ночное бытие Вплетается со мною разлученный Иной ребячий облик — мой внучонок. Он в валеночках, золотце мое. Он тепел. Осязаем. Он весом… Увы! Я сплю. И это только сон.
ОгоньМороз, мороз!.. Великий русский холод, Испытанный уже союзник наш. Врагов он жалит, как железный овод, Он косит их, прессует, как фураж, И по телам заснувших мертвым сном Он катит дальше в танке ледяном.
Как из былины, в кожаном шеломе Глядит из башни (ну и здорова! ) Румяная седая голова. А дальше в этой танковой колонне Идут бураны, снежные вьюны, Заносы… Не видать еще весны.
Треск по лесу! Алмазная броня То изумрудом вспыхнет, то рубином. А чуть стемнеет, на излете дня, Вооружась серебряной дубиной, Уходит партизанить наш старик, Как в дни Наполеона он привык.
И тут уж враг без памяти бежит, Чтоб от него укрыться как-то, где-то. И бледная немецкая ракета Беззвучно заикается, дрожит. Все снег да снег, без края и конца Вокруг Оломны и Гороховца.
Ни шороха, ни звука, ни движенья. Не покидает свой высокий пост Луна, чье кольцевое окруженье Истаивает под напором звезд. И вдруг раскат. И ожил горизонт… Товарищи, здесь Ленинградский фронт!
Вчерашний день мы провели в лесу, На наших дальнобойных батареях. И я его забуду не скорее, Чем собственное имя. Пронесу Его в глубинах сердца. Никогда Туда не проникают холода…
Бойцы приказ Наркома обороны Читали в полдень, и когда закат Был золотого цвета, как патроны, В землянке, где над головой накат, И у костра под елью вековой, Когда был Млечный Путь над головой.
Оружием всех видов и родов Приказ был соответственно отмечен. Связист его читал у проводов, У карты — генштабист. И лишь разведчик, Кому и лишний вздох не разрешен, В тылу врага был этого лишен.
Один из них рассказывал: «В снегу И сам иной раз станешь как ледяшка, Но согревает ненависть к врагу. Сидишь часами — и оно не тяжко. Мороз! А в голове горит одно — Задание, которое дано».
Он прав, разведчик. От глухой тропы, От точки огневой до бури шквальной, Когда столбы земли, подобно пальмам, Перерастают сосны и дубы, — Везде и всюду, явен или скрыт, Но этот наш огонь всегда горит.
Он партизанским полымем-пожаром Захватчиков сжигает на корню, Закован в современную броню, Старинным русским полыхает жаром. Он страшен недругам, он — бич врагов, Ему дивятся пять материков.
Огонь! В честь нас, людей из Ленинграда, В честь пятерых, — пять молний, пять громов Рванули воздух (мы стояли рядом). По вражьим блиндажам пять катастроф, И в интервалах первым начал счет Один из нас, сказав: «За наш завод! »
Второй проговорил: «За наш совхоз, Во всем районе не было такого! » «За сына», — тихо третий произнес. Четвертая, инструкторша горкома: «За дочку! Где ты, доченька моя-» «За внука моего! » — сказала я.
Я внука потеряла на войне… О нет! Он не был ни боец, ни воин. Он был так мал, так в жизни не устроен, Он должен был начать ходить к весне. Его зимою, от меня вдали, На кладбище под мышкой понесли.
Его эвакуацией за Волгу Метнуло. Весь вагон, куда ни глянь, Всё дети. Ехать предстояло долго… Так в лес детеныша уводит лань, Все думает спасти его, пока В ее сосцах хоть капля молока.
Он был, как тот березовый росток, Который ожил в теплоте землянки И вырос на стене, как на полянке, Но долго просуществовать не мог. Хирел, мечтал о солнце, как о чуде, И вздрагивал от грохота орудий…
Смертельно ранящая, только тронь, Воспоминаний взрывчатая зона… Боюсь ее, боюсь в ночи бессонной. И все же, невзирая на огонь, Без жалости к себе, без снисхожденья Иду по этим минным загражденьям
Затем, чтобы перо свое питала Я кровью сердца. Этот сорт чернил… Проходит год — они все так же алы, Проходит жизнь — им цвет не изменил. Чтобы писать как можно ярче ими, Воспользуемся ранами своими.
Используем все огневые средства Для ненависти огненной к врагу. Боль старости, загубленное детство, Могилка на далеком берегу… Пусть даже наши горести и беды Являются источником победы.
Преследуем единственную цель мы, Все помыслы и чувства об одном: Разить врага прямым, косоприцельным, И лобовым, и фланговым огнем, Чтобы очаг отчаянья и зла — Проклятье гитлеризма — сжечь дотла.
ГодЗеленым листьям наступил конец. В предчувствии грядущего мороза Уже поникла юная береза, Бледна, как необстрелянный боец. Зато рябина, с пурпуром в петлицах, Не в первый раз мороза не боится.
А на Неве ни шороха, ни плеска, И город ало-черно-золотой В ней отражен с венецианским блеском, С поистине голландской чистотой. Но наяву насколько он живей В исконной русской прелести своей!
Он все такой же, как и до войны, Он очень мало изменился внешне. Но, вглядываясь, видишь: он не прежний, Не все дома по-прежнему стройны. Они в закатный этот час осенний Стоят, как люди после потрясений.
Один кровоточит кирпичной раной, Тот известковой бледностью покрыт, Там вылетели окна из орбит (Одно из них трепещет, как мембрана). А там неузнаваема, как маска, Окисленная порохом окраска.
Осколок у подъезда изувечил Кариатиды мраморную грудь. Страдания легли на эти плечи Тяжелым грузом — их не разогнуть. Но все же, как поддержка и защита, По-прежнему стоит кариатида…
На Ленинград, обхватом с трех сторон, Шел Гитлер силой сорока дивизий. Бомбил. Он артиллерию приблизил Но не поколебал ни на микрон, Не приостановил ни на мгновенье Он сердца ленинградского биенье.
И, видя это, разъяренный враг, Предполагавший город взять с разбега, Казалось бы, испытанных стратегов Призвал на помощь он: Мороз и Мрак. И те пришли, готовые к победам, А третий, Голод, шел за ними следом.
Он шептуном шнырял из дома в дом, Ныл нытиком у продуктовой кассы. А в это время рос ледовой трассы За метром метр. Велась борьба со льдом. С опасностью, со смертью пополам Был доставляем хлеба каждый грамм.
И Ладога, как птица-пеликан, Самопожертвования эмблема, Кормящая птенцов самозабвенно, Великий город, город-великан, Питала с материнскою любовью И перья снега смешивала с кровью.
Не зря старушка в булочной одной Поправила беседовавших с нею: «Хлеб, милые, не черный. Он ржаной, Он ладожский, он белого белее. Святой он». И молитвенно старушка Поцеловала черную горбушку.
Да, хлеб… Бывало, хоть не подходи, Дотронуться — и то бывало жутко. Начнешь его — и съешь без промежутка Весь целиком. А день-то впереди!.. И все же днем ли, вечером, в ночи ли, Работали, учились и учили.
Студент… Огонь он только что раздул. Старательно распиленный на чурки, Бросает он в него последний стул. А сам перед игрушечной печуркой, На корточках (пусть пламя припечет) Готовит он очередной зачет.
Старик профессор… В клетчатом платке Поверх академической ермолки, Насквозь промерзший, с муфтой на шнурке, С кастрюльками в клеенчатой кошелке. Ему бомбежка путь пересечет, Но примет у студента он зачет…
Тяжелый пласт осенней темноты Так угнетал порой невыносимо, Что были двадцать граммов керосина Желанней, чем в степи глоток воды. О, только бы коптилка не погасла!.. Едва горит соляровое масло.
И все же не погас он у меня, Сосущий масло марлевый канатик, Мерцающее семечко огня. Так светит иногда светляк-фанатик И чувствует, что он по мере сил Листок событий все же озарил.
Я знаю, что в грозовой этой чаще Другим удастся осветить крупней Весь этот год, вплоть до его корней. Но и светляк был точкою светящей, И он в бореньях тьмы не изнемог. Он бодрствовал. Он сделал все, что мог.
И Муза, на сияние лампадки Притянутая нитью лучевой, Являлась ночью, под сирены вой, В исхлестанной ветрами плащ-палатке, С блистанием волос под капюшоном, С карандашом в руке неустрашенной.
Она шептала пишущим: «Дружок, Не бойся, я с тобой перезимую». Чтобы согреть симфонию Седьмую, Дыханьем раздувала очажок. И головешка с нежностью веселой, Как флейточка, высвистывала соло.
Любитель музыки! Пожалуй, в ней ты Увидел бы, в игре ее тонов И впрямь порханье светлых клапанов По угольному туловищу флейты, И то, как, вмиг ее воспламеня, По ней перебегает трель огня.
С электролампой, в световом овале, Входила Муза в номерной завод Под сумрачный, оледенелый свод, — Там Стойкостью ее именовали… И цех, где было пусто, как в соборе, Вновь оживал. Все снова были в сборе.
Все нити и лучи сходились к ней, От одиночных маленьких сияньиц До величавых заводских огней, Бросавших блики на снарядов глянец. И каждый отблеск радовал сердца И производственника и бойца.
Бывало, Муза днем, в мороз седой, Противовесом черной силе вражьей, Орудовкой, в берете со звездой, Стояла у Канавки у Лебяжьей И мановеньем варежки пунцовой Порядок утверждала образцовый.
В апреле Муза скалывала лед. Ей было трудно. Из-под зимней шапки Росинками блестит, бывало, пот. Ей в руки бы подснежников охапки… Но даже в старом ватнике — она Была все та же юная Весна,
Стремительна, прекрасна и строга. Крылатая!.. И рядом с Музой каждый И чувствовал и думал не однажды: «Чтобы вернее сокрушить врага, Я все отдам и даже бытие; О Ленинград, сокровище мое! »
Всегда, везде, в обличии любом, К любому причисляема отряду, Она была любовью к Ленинграду И верою в победу над врагом, Надеждою… Всего не перечесть: Такой она была. Была и есть!
Снова летоВ одиннадцать часов еще светло. Еще на западе, не улетая, Лежит заката алое крыло, И даже полночь будет золотая. Она уже в движенье привела Аэростатов легкие тела.
Луну с ее лебяжьим опереньем, Зеркально опрокинула в Неву. И соловей поет в кистях сирени: «Я счастлив, счастлив, я жив-жив, живу! » В самозабвении, без тени страха, Выводит трели маленькая птаха.
Вверху рычат германские моторы: «Мы фюр-рера покор-рные р-рабы, Мы превращаем гор-рода в гр-робы. Мы — смерть. Тебя уже не будет скор-ро». А соловей свое: «Я тут, я тут, Я жив, меня отсюда не сметут... »
Какой сегодня жаркий, жаркий день! С какою быстротой созрело лето! Еще немного — и ночная темь Начнет от круглосуточного света Неумолимо отрезать в пути Сначала ломтики, потом ломти.
С восьми утра до часу или двух Под деревом работаю, пишу там. Подобием мельчайших парашютов В саду летает тополиный пух. Мгновение — и воздух рассекло Пикирующей ласточки крыло.
Ее сынок, а может быть, и дочка, Топорща крылышки, глядит на мать. Птенцу и страх как хочется летать — И страшно оторваться от кусточка. Он смотрит на верхушки тополей, А мать ему: «Смелей, дитя, смелей! »
Под деревом еще один птенец, Ручонкою держась за край коляски, Колеблется… Решился наконец. Он делает шажок, не без опаски, От мамы ни на шаг не отходя, А та ему: «Смелей, смелей, дитя! »
Как много птиц и маленьких детей Опять щебечет в гнездах Ленинграда! О детский мир, цвети и не скудей В пределах комнат и в аллеях сада И после двух блокадных наших зим Чаруй нас возрождением своим!..
ВосстановлениеНа стенах надпись: «Эта сторона Опаснее, чем та, в часы обстрела». Хотя и там вот только что гремело, И там опасность не устранена. И едкая пороховая мгла Всю улицу на миг заволокла.
Но тут же, по опасной стороне, Уже снуют строители, прорабы, Торопят архитектора: «Пора бы Начать ремонт хотя бы и вчерне». Чертят квадраты, конусы и кубы, Раздобывают доски, гвозди, трубы.
Все здание в изъянах и порезах, Во вмятинах и выбоинах. Но Ему подбавить извести, железа, — И снова станет на ноги оно. И обновленно, молодо и крепко Опять задышит лестничная клетка.
За штукатурами придет печник; А там стекольщик со своим алмазом, Окошко сантиметром уточнит, Еще разок проверит просто глазом, — И вспыхнет, ослепительный по силе, Кусок небес взамен фанеры синей.
Лежат повсюду бревен штабеля И ждут, чтоб превратили их в поленья. И в наших Цельсиях, по их деленьям, Стремясь уйти все дальше от нуля, Карабкается ртутный стебелек По градусам — он раньше так не мог.
И вот уж перед всем честным народом На бревнах — голосистая пила Опять свои частушки завела. А дедушка-топор, седобородый, Степенно, положительно и мерно Поддакивает: «Верно. Верно. Верно».
Как песня, все привольней и плавней Тепло распространяется по трубам. Горит береза… Столько жара в ней, Как будто комсомольцы-лесорубы, Своей энергией ее согрев, Повысили в сто раз ее нагрев.
И кран, где все, казалось, испито, Где не было уже ни капли жизни, — Оттуда вдруг мелодия как брызнет, Все выше, выше. И на верхнем «до» (Как эта нота радостно свежа! ) До… пятого доходит этажа.
Взамен коптилок, плошек и лучинок Над письменным столом и над плитой Опять цветет огнем своих тычинок Электролампы венчик золотой. Да здравствует дающая нам ток Энергия, взрастившая цветок,
Бегущая по проводу, по стеблю!.. Растенья в Ботаническом саду Чернели, точно в Дантовом аду. Теперь опять, дыханием колеблем, Уже растет, себя теплу вверяя, Лист будущего пальмового рая.
В бассейне, где иссяк водопровод, Куда носили воду литр за литром, Меж розовых кувшинок вновь плывет Громадный лист, похожий на палитру. Пиши, художник, кистью вдохновенной Развертыванье жизни сокровенной.
Уже монтажник занят важным делом — Восстановленьем заводских турбин. Уже на мраморном щите, на белом, Горит контрольной лампочки рубин. Вновь завоюет Ленинград по праву Свою энергетическую славу.
Его великолепные моторы, Турбины, двигатели, дизеля Опять начнут, о русская земля, Питать энергией твои просторы. И каждая машина, агрегат Гордиться будут маркой «Ленинград».
Войдемте в Летний сад. Он тих и пуст. Где статуи- Их тоже нет на месте. Осанка, мрамор плеч, улыбка уст — Все это скрыто — адрес неизвестен. Все это в подземелии, где мрак, Но где зато не угрожает враг.
Подобно хору греческих трагедий, Не умолкают пушек голоса. Но статуи… при мысли о победе У них, как у людей, блестят глаза. Поистине эпоху Возрожденья Напоминает это пробужденье.
И шепчет мраморная Терпсихора, Склонив над лютней юную главу: «Я знаю, я предчувствую, что скоро На сцене вновь волшебно оживу, Соединяя в образе едином Огонь страстей с прохладой лебединой».
И с чертежем и циркулем в руках Архитектура говорит: «Я жажду Опять трудиться для своих сограждан. Хочу для них воссоздавать в веках Не только крепости и бастионы, А здравницы, дворцы и стадионы».
«Я корабли по компасу веду, Я — Навигация, — раздался голос. — Я с бурями, туманами боролась. Мне в якорных цепях невмоготу. Но скоро я, поднявши якоря, Пойду в послевоенные моря».
Уже опять, с Искусством заодно, Науки начинают вторить музам. Уже открылось новых десять вузов, Уже в аудиториях полно, И видит с удовольствием декан, Что надо ставить стулья по бокам.
Уже ребята по дороге в школу На Невке видят молодой ледок. Уже готов уйти плавучий док, Чтоб уступить дорогу ледоколу. Картина поздней осени ясна, А нам все кажется, что нет — весна.
Все признаки. Всё на весну похоже. И шорох льда, и аромат реки, И маленькие эти огоньки По темным улицам в руках прохожих, — Весь город ими трепетно унизан: Канун Победы. Светлый праздник близок.
Любой район, часть города любая, Мосты, проспекты, парки, острова, — Везде звучат желанные слова По радио: «Противник отступает! » И мы приказы слушаем вождя, От гордости и счастья трепеща…
Еще артиллерийскими громами Чревато небо Пулковских высот. Еще в зловещей этой панораме Нет места для космических красот. Еще воронками глубоких ран Дымится Пулковский меридиан.
Но час придет. Не будет ни окопов, Ни пушечных, ни пулеметных гнезд. Мы вновь нацелим жерла телескопов По золотым ориентирам звезд. Опять прославим солнца торжество, Лучистую энергию его.
Да здравствует великий русский город С энергией, невиданной дотоль! Да здравствует энергия, в которой Спрессованы десятки тысяч воль! И навсегда, отныне и вовек, Да здравствует советский человек!
Вслед за ротой на опушку Теркин движется с катушкой, Разворачивает снасть, - Приказали делать связь.
Рота головы пригнула. Снег чернеет от огня. Теркин крутит: - Тула, Тула! Тула, слышишь ты меня -
Подмигнув бойцам украдкой: Мол, у нас да не пойдет, - Дунул в трубку для порядку, Командиру подает.
Командиру все в привычку, - Голос в горсточку, как спичку Трубку книзу, лег бочком, Чтоб поземкой не задуло. Все в порядке. — Тула, Тула, Помогите огоньком…
Не расскажешь, не опишешь, Что за жизнь, когда в бою За чужим огнем расслышишь Артиллерию свою.
Воздух круто завивая, С недалекой огневой Ахнет, ахнет полковая, Запоет над головой.
А с позиций отдаленных, Сразу будто бы не в лад, Ухнет вдруг дивизионной Доброй матушки снаряд.
И пойдет, пойдет на славу, Как из горна, жаром дуть, С воем, с визгом шепелявым Расчищать пехоте путь, Бить, ломать и жечь в окружку. Деревушка-- Деревушку. Дом — так дом. Блиндаж — блиндаж. Врешь, не высидишь — отдашь!
А еще остался кто там, Запорошенный песком - Погоди, встает пехота, Дай достать тебя штыком.
Вслед за ротою стрелковой Теркин дальше тянет провод. Взвод — за валом огневым, Теркин с ходу — вслед за взводом, Топит провод, точно в воду, Жив-здоров и невредим.
Вдруг из кустиков корявых, Взрытых, вспаханных кругом, - Чох! - снаряд за вспышкой ржавой. Теркин тотчас в снег — ничком.
Вдался вглубь, лежит — не дышит, Сам не знает: жив, убит - Всей спиной, всей кожей слышит, Как снаряд в снегу шипит…
Хвост овечий — сердце бьется. Расстается с телом дух. «Что ж он, черт, лежит — не рвется, Ждать мне больше недосуг».
Приподнялся — глянул косо. Он почти у самых ног — Гладкий, круглый, тупоносый, И над ним — сырой дымок.
Сколько б душ рванул на выброс Вот такой дурак слепой Неизвестного калибра — С поросенка на убой.
Оглянулся воровато, Подивился — смех и грех: Все кругом лежат ребята, Закопавшись носом в снег.
Теркин встал, такой ли ухарь, Отряхнулся, принял вид: — Хватит, хлопцы, землю нюхать, Не годится, - говорит.
Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду…
Видит Теркин погребушку — Не оттуда ль пушка бьет - Передал бойцам катушку: — Вы — вперед. А я — в обход.
С ходу двинул в дверь гранатой. Спрыгнул вниз, пропал в дыму. — Офицеры и солдаты, Выходи по одному!..
Тишина. Полоска света. Что там дальше — поглядим. Никого, похоже, нету. Никого. И я один.
Гул разрывов, словно в бочке, Отдается в глубине. Дело дрянь: другие точки Бьют по занятой. По мне.
Бьют неплохо, спору нету. Добрым словом помяни Хоть за то, что погреб этот Прочно сделали они.
Прочно сделали, надежно — Тут не то что воевать, Тут, ребята, чай пить можно, Стенгазету выпускать.
Осмотрелся, точно в хате: Печка теплая в углу, Вдоль стены идут полати, Банки, склянки на полу.
Лампа керосиновая, Свечка стеариновая, Коромысло с ведром И чернильница с пером.
— 1 —
Лампа плакала в углу, За дровами на полу: — Я голодная, Я холодная! Высыхает мой фитиль. На стекле густая пыль. Почему - Я не пойму - Не нужна я никому -
А бывало, зажигали Ранним вечером меня. В окна бабочки влетали И кружились у огня.
Я глядела сонным взглядом Сквозь туманный абажур, И шумел со мною рядом Старый медный балагур.
Познакомилась в столовой Я сегодня с лампой новой. Говорили, будто в ней Пятьдесят горит свечей.
Ну и лампа! На смех курам! Пузырек под абажуром. В середине пузырька - Три-четыре волоска.
Говорю я: — Вы откуда, Непонятная посуда - Любопытно посмотреть, Как вы будете гореть. Пузырек у вас запаян. Как зажжет его хозяин -
А гражданка мне в ответ Говорит: — Вам дела нет!
Я, конечно, загудела: — Почему же нет мне дела - В этом доме десять лет Я давала людям свет И ни разу не коптела! Почему же нет мне дела -
Да при этом, — говорю, - Я без хитрости горю. По старинке, по привычке, Зажигаюсь я от спички, Вот как свечка или печь. Ну, а вас нельзя зажечь.
Вы, гражданка, — самозванка! Вы не лампочка, а склянка!
А она мне говорит: — Глупая вы баба! Фитилек у вас горит Чрезвычайно слабо.
Между тем как от меня Льется свет чудесный, Потому что я родня Молнии небесной!
Я — электрическая Экономическая Лампа!
Мне не надо керосина. Мне со станции машина Шлет по проволоке ток. Не простой я пузырек!
Если вы соедините Выключателем две нити, Зажигается мой свет. Вам понятно или нет -
— 2 —
Стеариновая свечка Робко вставила словечко: — Вы сказали, будто в ней Пятьдесят горит свечей - Обманули вас бесстыдно: Ни одной свечи не видно!
— 3 —
Перо в пустой чернильнице, Скрипя, заговорило - — В чернильнице-кормилице Кончаются чернила.
Я, старое и ржавое, Живу теперь в отставке. В моих чернилах плавают Рогатые козявки.
У нашего хозяина Теперь другие перья. Стучат они отчаянно, Палят, как артиллерия.
Запятые, Точки, Строчки - Бьют кривые молоточки.
Вдруг разъедется машина - Едет вправо половина... Что такое- Почему - Ничего я не пойму!
— 4 —
Коромысло с ведром Загремело на весь дом:
— Никто по воду не ходит, Коромысла не берет. Стали жить по новой моде - Завели водопровод.
Разленились нынче бабы. Али плечи стали слабы -
Речка спятила с ума - По домам пошла сама!
А бывало, с перезвоном К берегам ее зеленым Шли девицы за водой По улице мостовой.
Подходили к речке близко, Речке кланялися низко: — Здравствуй, речка, наша мать, Дай водицы нам набрать!
А теперь двухлетний внучек Повернет одной рукой Ручку крана, точно ключик, - И вода бежит рекой…
Все ж топот армий, гулы артиллерий Затихли; смолк войны зловещий звон; И к знанью сразу распахнулись двери, Природу человек вдруг взял в полон. Упали в прах обломки суеверий, Наука в правду превратила сон: В пар, в телеграф, в фонограф, в телефон, Познав составы звезд и жизнь бактерий. Античный мир вел к вечным тайнам нить; Мир новый дал уму власть над природой; Века борьбы венчали всех свободой. Осталось: знанье с тайной съединить. Мы близимся к концу, и новой эре Не заглушить стремленья к высшей сфере.
На войне, в пыли походной, В летний зной и в холода, Лучше нет простой, природной Из колодца, из пруда, Из трубы водопроводной, Из копытного следа, Из реки, какой угодно, Из ручья, из-подо льда, - Лучше нет воды холодной, Лишь вода была б — вода.
На войне, в быту суровом, В трудной жизни боевой, На снегу, под хвойным кровом, На стоянке полевой, - Лучше нет простой, здоровой, Доброй пищи фронтовой. Важно только, чтобы повар Был бы повар — парень свой; Чтобы числился недаром, Чтоб подчас не спал ночей, - Лишь была б она с наваром Да была бы с пылу, с жару - Подобрей, погорячей;
Чтоб идти в любую драку, Силу чувствуя в плечах, Бодрость чувствуя. Однако Дело тут не только в щах.
Жить без пищи можно сутки, Можно больше, но порой На войне одной минутки Не прожить без прибаутки, Шутки самой немудрой.
Не прожить, как без махорки, От бомбежки до другой Без хорошей поговорки Или присказки какой -
Без тебя, Василий Теркин, Вася Теркин — мой герой, А всего иного пуще Не прожить наверняка - Без чего- Без правды сущей, Правды, прямо в душу бьющей, Да была б она погуще, Как бы ни была горька.
Что ж еще-. И все, пожалуй. Словом, книга про бойца Без начала, без конца. Почему так — без начала - Потому, что сроку мало Начинать ее сначала.
Почему же без конца - Просто жалко молодца.
С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой,
Я забыть того не вправе, Чем твоей обязан славе, Чем и где помог ты мне. Делу время, час забаве, Дорог Теркин на войне.
Как же вдруг тебя покину - Старой дружбы верен счет. Словом, книгу с середины И начнем. А там пойдет.
НА ПРИВАЛЕ
— Дельный, что и говорить, Был старик тот самый, Что придумал суп варить На колесах прямо. Суп — во-первых. Во-вторых, Кашу в норме прочной. Нет, старик он был старик Чуткий — это точно.
Слышь, подкинь еще одну Ложечку такую, Я вторую, брат, войну На веку воюю. Оцени, добавь чуток.
Покосился повар: «Ничего себе едок - Парень этот новый». Ложку лишнюю кладет, Молвит несердито:
— Вам бы, знаете, во флот С вашим аппетитом. Тот: — Спасибо. Я как раз Не бывал во флоте. Мне бы лучше, вроде вас, Поваром в пехоте. - И, усевшись под сосной, Кашу ест, сутулясь.
«Свой-» — бойцы между собой, - «Свой! » — переглянулись.
И уже, пригревшись, спал Крепко полк усталый. В первом взводе сон пропал, Вопреки уставу.
Привалясь к стволу сосны, Не щадя махорки, На войне насчет войны Вел беседу Теркин.
— Вам, ребята, с серединки Начинать. А я скажу: Я не первые ботинки Без починки здесь ношу. Вот вы прибыли на место, Ружья в руки — и воюй. А кому из вас известно, Что такое сабантуй -
— Сабантуй — какой-то праздник - Или что там — сабантуй -
— Сабантуй бывает разный, А не знаешь — не толкуй,
Бот под первою бомбежкой Полежишь с охоты в лежку, Жив остался — не горюй:
— Это малый сабантуй.
Отдышись, покушай плотно, Закури и в ус не дуй. Хуже, брат, как минометный Вдруг начнется сабантуй. Тот проймет тебя поглубже, - Землю-матушку целуй. Но имей в виду, голубчик, Это — средний сабантуй.
Сабантуй — тебе наука, Браг лютует — сам лютуй. Но совсем иная штука Это — главный сабантуй.
— Вот ты вышел спозаранку, Глянул — в пот тебя и в дрожь; Прут немецких тыща танков... — Тыща танков- Ну, брат, врешь...
— А с чего мне врать, дружище - Рассуди — какой расчет - — Но зачем же сразу — тыща - — Хорошо. Пускай пятьсот,
— Ну, пятьсот. Скажи по чести, Не пугай, как старых баб.
— Ладно. Что там триста, двести - Повстречай один хотя б...
— Что ж, в газетке лозунг точен;
Не беги в кусты да в хлеб. Танк — он с виду грозен очень, А на деле глух и слеп.
— То-то слеп. Лежишь в канаве, А на сердце маята:
Вдруг как сослепу задавит, - Ведь не видит ни черта.
Повторить согласен снова:
Что не знаешь — не толкуй. Сабантуй — одно лишь слово - Сабантуй!.. Но сабантуй Может в голову ударить, Или попросту, в башку. Вот у нас один был парень... Дайте, что ли, табачку.
Балагуру смотрят в рот, Слово ловят жадно. Хорошо, когда кто врет Весело и складно.
В стороне лесной, глухой, При лихой погоде, Хорошо, как есть такой Парень на походе.
И несмело у него Просят: — Ну-ка, на ночь Расскажи еще чего, Василий Иваныч...
Ночь глуха, земля сыра. Чуть костер дымится.
— Нет, ребята, спать пора, Начинай стелиться.
К рукаву припав лицом, На пригретом взгорке Меж товарищей бойцов Лег Василий Теркин.
Тяжела, мокра шинель, Дождь работал добрый. Крыша — небо, хата — ель, Корни жмут под ребра.
Но не видно, чтобы он Удручен был этим, Чтобы сон ему не в сон Где-нибудь на свете.
Вот он полы подтянул, Укрывая спину, Чью-то тещу помянул, Печку и перину.
И приник к земле сырой, Одолен истомой, И лежит он, мой герой, Спит себе, как дома.
Спит — хоть голоден, хоть сыт, Хоть один, хоть в куче. Спать за прежний недосып, Спать в запас научен.
И едва ль герою снится Всякой ночью тяжкий сон:
Как от западной границы Отступал к востоку он;
Как прошел он, Вася Теркин, Из запаса рядовой, В просоленной гимнастерке Сотни верст земли родной.
До чего земля большая, Величайшая земля. И была б она чужая, Чья-нибудь, а то — своя.
Спит герой, храпит — и точка. Принимает все, как есть. Ну, своя — так это ж точно. Ну, война — так я же здесь.
Спит, забыв о трудном лете. Сон, забота, не бунтуй. Может, завтра на рассвете Будет новый сабантуй.
Спят бойцы, как сон застал, Под сосною впОкат, Часовые на постах Мокнут одиноко.
Зги не видно. Ночь вокруг. И бойцу взгрустнется. Только что-то вспомнит вдруг, Вспомнит, усмехнется.
И как будто сон пропал, Смех дрогнал зевоту.
— Хорошо, что он попал, Теркин, в нашу роту.
X x x
Теркин — кто же он такой - Скажем откровенно:
Просто парень сам собой Он обыкновенный.
Впрочем, парень хоть куда. Парень в этом роде В каждой роте есть всегда, Да и в каждом взводе.
И чтоб знали, чем силен, Скажем откровенно:
Красотою наделен Не был он отменной,
Не высок, не то чтоб мал, Но герой — героем. На Карельском воевал - За рекой Сестрою.
И не знаем почему, - Спрашивать не стали, - Почему тогда ему Не дали медали.
С этой темы повернем, Скажем для порядка: Может, в списке наградном Вышла опечатка.
Не гляди, что на груди, А гляди, что впереди!
В строй с июня, в бой с июля, Снова Теркин на войне.
— Видно, бомба или пуля Не нашлась еще по мне.
Был в бою задет осколком, Зажило — и столько толку. Трижды был я окружен, Трижды — вот он! — вышел вон.
И хоть было беспокойно - Оставался невредим Под огнем косым, трехслойным, Под навесным и прямым.
И не раз в пути привычном, У дорог, в пыли колонн, Был рассеян я частично, А частично истреблен...
Но, однако, Жив вояка, К кухне — с места, с места — в бой. Курит, ест и пьет со смаком На позиции любой.
Как ни трудно, как ни худо - Не сдавай, вперед гляди,
Это присказка покуда, Сказка будет впереди.
ПЕРЕД БОЕМ
— Доложу хотя бы вкратце, Как пришлось нам в счет войны С тыла к фронту пробираться С той, с немецкой стороны.
Как с немецкой, с той зарецкой Стороны, как говорят, Вслед за властью за советской, Вслед за фронтом шел наш брат.
Шел наш брат, худой, голодный, Потерявший связь и часть, Шел поротно и повзводно, И компанией свободной, И один, как перст, подчас.
Полем шел, лесною кромкой, Избегая лишних глаз, Подходил к селу в потемках, И служил ему котомкой Боевой противогаз.
Шел он, серый, бородатый, И, цепляясь за порог, Заходил в любую хату, Словно чем-то виноватый Перед ней. А что он мог!
И по горькой той привычке, Как в пути велела честь, Он просил сперва водички, А потом просил поесть.
Тетка — где ж она откажет - Хоть какой, а все ж ты свой, Ничего тебе не скажет, Только всхлипнет над тобой, Только молвит, провожая: — Воротиться дай вам бог...
То была печаль большая, Как брели мы на восток.
Шли худые, шли босые В неизвестные края. Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя!
Шли, однако. Шел и я...
Я дорогою постылой Пробирался не один. Человек нас десять было, Был у нас и командир.
Из бойцов. Мужчина дельный, Местность эту знал вокруг. Я ж, как более идейный, Был там как бы политрук.
Шли бойцы за нами следом, Покидая пленный край. Я одну политбеседу Повторял: — Не унывай.
Не зарвемся, так прорвемся, Будем живы — не помрем. Срок придет, назад вернемся, Что отдали — все вернем.
Самого б меня спросили, Ровно столько знал и я, Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя -
Командир шагал угрюмо, Тоже, исподволь смотрю, Что-то он все думал, думал... — Брось ты думать, — говорю.
Говорю ему душевно. Он в ответ и молвит вдруг: — По пути моя деревня. Как ты мыслишь, политрук -
Что ответить- Как я мыслю - Вижу, парень прячет взгляд, Сам поник, усы обвисли. Ну, а чем он виноват, Что деревня по дороге, Что душа заныла в нем - Тут какой бы ни был строгий, А сказал бы ты: «Зайдем... »
Встрепенулся ясный сокол, Бросил думать, начал петь. Впереди идет далеко, Оторвался — не поспеть.
А пришли туда мы поздно, И задами, коноплей, Осторожный и серьезный, Вел он всех к себе домой.
Вот как было с нашим братом, Что попал домой с войны: Заходи в родную хату, Пробираясь вдоль стены.
Знай вперед, что толку мало От родимого угла, Что война и тут ступала, Впереди тебя прошла, Что тебе своей побывкой Не порадовать жену: Забежал, поспал урывком, Догоняй опять войну...
Вот хозяин сел, разулся, Руку правую — на стол, Будто с мельницы вернулся, С поля к ужину пришел. Будто так, а все иначе...
— Ну, жена, топи-ка печь, Всем довольствием горячим Мне команду обеспечь.
Дети спят, Жена хлопочет, В горький, грустный праздник свой, Как ни мало этой ночи, А и та — не ей одной.
Расторопными руками Жарит, варит поскорей, Полотенца с петухами Достает, как для гостей;
Напоила, накормила, Уложила на покой, Да с такой заботой милой, С доброй ласкою такой, Словно мы иной порою Завернули в этот дом, Словно были мы герои, И не малые притом.
Сам хозяин, старший воин, Что сидел среди гостей, Вряд ли был когда доволен Так хозяйкою своей.
Вряд ли всей она ухваткой Хоть когда-нибудь была, Как при этой встрече краткой, Так родна и так мила.
И болел он, парень честный, Понимал, отец семьи, На кого в плену безвестном Покидал жену с детьми...
Кончив сборы, разговоры, Улеглись бойцы в дому. Лег хозяин. Но не скоро Подошла она к нему.
Тихо звякала посудой, Что-то шила при огне. А хозяин ждет оттуда, Из угла. Неловко мне.
Все товарищи уснули, А меня не гнет ко сну. Дай-ка лучше в карауле На крылечке прикорну.
Взял шинель да, по присловью, Смастерил себе постель, Что под низ, и в изголовье, И наверх, — и все — шинель.
Эх, суконная, казенная, Военная шинель, - У костра в лесу прожженная, Отменная шинель.
Знаменитая, пробитая В бою огнем врага Да своей рукой зашитая, - Кому не дорога!
Упадешь ли, как подкошенный, Пораненный наш брат, На шинели той поношенной Снесут тебя в санбат.
А убьют — так тело мертвое Твое с другими в ряд Той шинелкою потертою Укроют — спи, солдат!
Спи, солдат, при жизни краткой Ни в дороге, ни в дому Не пришлось поспать порядком Ни с женой, ни одному...
На крыльцо хозяин вышел. Той мне ночи не забыть.
— Ты чего - — А я дровишек Для хозяйки нарубить.
Вот не спится человеку, Словно дома — на войне. Зашагал на дровосеку, Рубит хворост при луне.
Тюк да тюк. До света рубит. Коротка солдату ночь. Знать, жену жалеет, любит, Да не знает, чем помочь.
Рубит, рубит. На рассвете Покидает дом боец.
А под свет проснулись дети, Поглядят — пришел отец. Поглядят — бойцы чужие, Ружья разные, ремни. И ребята, как большие, Словно поняли они.
И заплакали ребята. И подумать было тут:
Может, нынче в эту хату Немцы с ружьями войдут...
И доныне плач тот детский В ранний час лихого дня С той немецкой, с той зарецкой Стороны зовет меня.
Я б мечтал не ради славы Перед утром боевым, Я б желал на берег правый, Бой пройдя, вступить живым.
И скажу я без утайки, Приведись мне там идти, Я хотел бы к той хозяйке Постучаться по пути.
Попросить воды напиться - Не затем, чтоб сесть за стол, А затем, чтоб поклониться Доброй женщине простой.
Про хозяина ли спросит, «Полагаю — жив, здоров». Взять топор, шинелку сбросить, Нарубить хозяйке дров.
Потому — хозяин-барин Ничего нам не сказал. Может, нынче землю парит, За которую стоял...
Впрочем, что там думать, братцы, Надо немца бить спешить. Вот и все, что Теркин вкратце Вам имеет доложить.
ПЕРЕПРАВА
Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, Снег шершавый, кромка льда. ,
Кому память, кому слава, Кому темная вода, - Ни приметы, ни следа.
Ночью, первым из колонны, Обломав у края лед, Погрузился на понтоны. Первый взвод. Погрузился, оттолкнулся И пошел. Второй за ним. Приготовился, пригнулся Третий следом за вторым.
Как плоты, пошли понтоны, Громыхнул один, другой Басовым, железным тоном, Точно крыша под ногой.
И плывут бойцы куда-то, Притаив штыки в тени. И совсем свои ребята Сразу — будто не они, Сразу будто не похожи На своих, на тех ребят:
Как-то все дружней и строже, Как-то все тебе дороже И родней, чем час назад.
Поглядеть — и впрямь — ребята! Как, по правде, желторот, Холостой ли он, женатый, Этот стриженый народ.
Но уже идут ребята, На войне живут бойцы, Как когда-нибудь в двадцатом Их товарищи — отцы.
Тем путем идут суровым, Что и двести лет назад Проходил с ружьем кремневым Русский труженик-солдат.
Мимо их висков вихрастых, Возле их мальчишьих глаз Смерть в бою свистела часто И минет ли в этот раз -
Налегли, гребут, потея, Управляются с шестом. А вода ревет правее - Под подорванным мостом.
Вот уже на середине Их относит и кружит...
А вода ревет в теснине, Жухлый лед в куски крошит, Меж погнутых балок фермы Бьется в пене и в пыли...
А уж первый взвод, наверно, Достает шестом земли.
Позади шумит протока, И кругом — чужая ночь. И уже он так далеко, Что ни крикнуть, ни помочь.
И чернеет там зубчатый, За холодною чертой, Неподступный, непочатый Лес над черною водой.
Переправа, переправа! Берег правый, как стена...
Этой ночи след кровавый В море вынесла волна.
Было так: из тьмы глубокой, Огненный взметнув клинок, Луч прожектора протоку Пересек наискосок.
И столбом поставил воду Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд. Густо было там народу - Наших стриженых ребят...
И увиделось впервые, Не забудется оно: Люди теплые, живые Шли на дно, на дно, на дно...
Под огнем неразбериха - Где свои, где кто, где связь -
Только вскоре стало тихо, - Переправа сорвалась.
И покамест неизвестно, Кто там робкий, кто герой, Кто там парень расчудесный, А наверно, был такой.
Переправа, переправа... Темень, холод. Ночь как год.
Но вцепился в берег правый, Там остался первый взвод.
И о нем молчат ребята В боевом родном кругу, Словно чем-то виноваты, Кто на левом берегу.
Не видать конца ночлегу. За ночь грудою взялась Пополам со льдом и снегом Перемешанная грязь.
И усталая с похода, Что б там ни было, — жива, Дремлет, скорчившись, пехота, Сунув руки в рукава.
Дремлет, скорчившись, пехота, И в лесу, в ночи глухой Сапогами пахнет, потом, Мерзлой хвоей и махрой.
Чутко дышит берег этот Вместе с теми, что на том Под обрывом ждут рассвета, Греют землю животом, - Ждут рассвета, ждут подмоги, Духом падать не хотят.
Ночь проходит, нет дороги Ни вперед и ни назад...
А быть может, там с полночи Порошит снежок им в очи, И уже давно Он не тает в их глазницах И пыльцой лежит на лицах - Мертвым все равно.
Стужи, холода не слышат, Смерть за смертью не страшна, Хоть еще паек им пишет Первой роты старшина,
Старшина паек им пишет, А по почте полевой Не быстрей идут, не тише Письма старые домой, Что еще ребята сами На привале при огне Где-нибудь в лесу писали Друг у друга на спине...
Из Рязани, из Казани, Из Сибири, из Москвы - Спят бойцы. Свое сказали И уже навек правы.
И тверда, как камень, груда, Где застыли их следы...
Может — так, а может — чудо - Хоть бы знак какой оттуда, И беда б за полбеды.
Долги ночи, жестки зори В ноябре — к зиме седой.
Два бойца сидят в дозоре Над холодною водой.
То ли снится, то ли мнится, Показалось что невесть, То ли иней на ресницах, То ли вправду что-то есть -
Видят — маленькая точка Показалась вдалеке: То ли чурка, то ли бочка Проплывает по реке -
— Нет, не чурка и не бочка - Просто глазу маята. — Не пловец ли одиночка - — Шутишь, брат. Вода не та! — Да, вода… Помыслить страшно. Даже рыбам холодна. — Не из наших ли вчерашних Поднялся какой со дна-.
Оба разом присмирели. И сказал один боец: — Нет, он выплыл бы в шинели, С полной выкладкой, мертвец.
Оба здорово продрогли, Как бы ни было, — впервой.
Подошел сержант с биноклем. Присмотрелся: нет, живой.
— Нет, живой. Без гимнастерки. — А не фриц- Не к нам ли в тыл - — Нет. А может, это Теркин- - Кто-то робко пошутил.
— Стой, ребята, не соваться, Толку нет спускать понтон. — Разрешите попытаться - — Что пытаться! — Братцы, — он!
И, у заберегов корку Ледяную обломав, Он как он, Василий Теркин, Встал живой, — добрался вплавь.
Гладкий, голый, как из бани, Встал, шатаясь тяжело. Ни зубами, ни губами Не работает — свело.
Подхватили, обвязали, Дали валенки с ноги. Пригрозили, приказали - Можешь, нет ли, а беги.
Под горой, в штабной избушке, Парня тотчас на кровать Положили для просушки, Стали спиртом растирать.
Растирали, растирали... Вдруг он молвит, как во сне: — Доктор, доктор, а нельзя ли Изнутри погреться мне, Чтоб не все на кожу тратить -
Дали стопку — начал жить, Приподнялся на кровати:
— Разрешите доложить... Взвод на правом берегу Жив-здоров назло врагу! Лейтенант всего лишь просит Огоньку туда подбросить.
А уж следом за огнем Встанем, ноги разомнем. Что там есть, перекалечим, Переправу обеспечим...
Доложил по форме, словно Тотчас плыть ему назад.
— Молодец! — сказал полковник. Молодец! Спасибо, брат.
И с улыбкою неробкой Говорит тогда боец:
— А еще нельзя ли стопку, Потому как молодец -
Посмотрел полковник строго, Покосился на бойца. — Молодец, а будет много - Сразу две. — Так два ж конца...
Переправа, переправа! Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый. Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.
О ВОЙНЕ
— Разрешите доложить Коротко и просто: Я большой охотник жить Лет до девяноста.
А война — про все забудь И пенять не вправе. Собирался в дальний путь, Дан приказ: «Отставить! »
Грянул год, пришел черед, Нынче мы в ответе За Россию, за народ И за все на свете.
От Ивана до Фомы, Мертвые ль, живые, Все мы вместе — это мы, Тот народ, Россия.
И поскольку это мы, То скажу вам, братцы, Нам из этой кутерьмы Некуда податься.
Тут не скажешь: я — не я, Ничего не знаю, Не докажешь, что твоя Нынче хата с краю.
Не велик тебе расчет Думать в одиночку. Бомба — дура. Попадет Сдуру прямо в точку.
На войне себя забудь, Помни честь, однако, Рвись до дела — грудь на грудь, Драка — значит, драка.
И признать не премину, Дам свою оценку, Тут не то, что в старину, - Стенкою на стенку.
Тут не то, что на кулак: Поглядим, чей дюже, - Я сказал бы даже так: Тут гораздо хуже...
Ну, да что о том судить, - Ясно все до точки. Надо, братцы, немца бить, Не давать отсрочки.
Раз война — про все забудь И пенять не вправе, Собирался в долгий путь, Дан приказ: «Отставить! »
Сколько жил — на том конец, От хлопот свободен. И тогда ты — тот боец, Что для боя годен.
И пойдешь в огонь любой, Выполнишь задачу. И глядишь — еще живой Будешь сам в придачу.
А застигнет смертный час, Значит, номер вышел. В рифму что-нибудь про нас После нас напишут.
Пусть приврут хоть во сто крат, Мы к тому готовы, Лишь бы дети, говорят, Были бы здоровы...
ТЕРКИН РАНЕН
На могилы, рвы, канавы, На клубки колючки ржавой, На поля, холмы — дырявой, Изувеченной земли, На болотный лес корявый, На кусты — снега легли.
И густой поземкой белой Ветер поле заволок. Вьюга в трубах обгорелых Загудела у дорог.
И в снегах непроходимых Эти мирные края В эту памятную зиму Орудийным пахли дымом, Не людским дымком жилья.
И в лесах, на мерзлой груде, По землянкам без огней, Возле танков и орудий И простуженных коней На войне встречали люди Долгий счет ночей и дней.
И лихой, нещадной стужи Не бранили, как ни зла: Лишь бы немцу было хуже, О себе ли речь там шла!
И желал наш добрый парень: Пусть померзнет немец-барин, Немец-барин не привык, Русский стерпит — он мужик.
Шумным хлопом рукавичным, Топотней по целине Спозаранку день обычный Начинался на войне.
Чуть вился дымок несмелый, Оживал костер с трудом, В закоптелый бак гремела Из ведра вода со льдом.
Утомленные ночлегом, Шли бойцы из всех берлог Греться бегом, мыться снегом, Снегом жестким, как песок.
А потом — гуськом по стежке, Соблюдая свой черед, Котелки забрав и ложки, К кухням шел за взводом взвод.
Суп досыта, чай до пота, - Жизнь как жизнь. И опять война — работа: — Становись!
X x x
Вслед за ротой на опушку Теркин движется с катушкой, Разворачивает снасть, - Приказали делать связь.
Рота головы пригнула. Снег чернеет от огня. Теркин крутит; — Тула, Тула! Тула, слышишь ты меня -
Подмигнув бойцам украдкой: Мол, у нас да не пойдет, - Дунул в трубку для порядку, Командиру подает.
Командиру все в привычку, - Голос в горсточку, как спичку Трубку книзу, лег бочком, Чтоб поземкой не задуло. Все в порядке. — Тула, Тула, Помогите огоньком...
Не расскажешь, не опишешь, Что за жизнь, когда в бою За чужим огнем расслышишь Артиллерию свою.
Воздух круто завивая, С недалекой огневой Ахнет, ахнет полковая, Запоет над головой.
А с позиций отдаленных, Сразу будто бы не в лад, Ухнет вдруг дивизионной Доброй матушки снаряд.
И пойдет, пойдет на славу, Как из горна, жаром дуть, С воем, с визгом шепелявым Расчищать пехоте путь,
Бить, ломать и жечь в окружку. Деревушка- — Деревушку. Дом — так дом. Блиндаж — блиндаж. Врешь, не высидишь — отдашь!
А еще остался кто там, Запорошенный песком - Погоди, встает пехота, Дай достать тебя штыком.
Вслед за ротою стрелковой Теркин дальше тянет провод. Взвод — за валом огневым, Теркин с ходу — вслед за взводом, Топит провод, точно в воду, Жив-здоров и невредим.
Вдруг из кустиков корявых, Взрытых, вспаханных кругом, - Чох! — снаряд за вспышкой ржавой. Теркин тотчас в снег — ничком.
Вдался вглубь, лежит — не дышит, Сам не знает: жив, убит -
Всей спиной, всей кожей слышит, Как снаряд в снегу шипит...
Хвост овечий — сердце бьется. Расстается с телом дух. «Что ж он, черт, лежит — не рвется, Ждать мне больше недосуг».
Приподнялся — глянул косо. Он почти у самых ног - Гладкий, круглый, тупоносый, И над ним — сырой дымок.
Сколько б душ рванул на выброс Вот такой дурак слепой Неизвестного калибра - С поросенка на убой.
Оглянулся воровато, Подивился — смех и грех: Все кругом лежат ребята, Закопавшись носом в снег.
Теркин встал, такой ли ухарь, Отряхнулся, принял вид: — Хватит, хлопцы, землю нюхать, Не годится, — говорит.
Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду...
Видит Теркин погребушку - Не оттуда ль пушка бьет - Передал бойцам катушку: — Вы — вперед. А я — в обход.
С ходу двинул в дверь гранатой. Спрыгнул вниз, пропал в дыму. — Офицеры и солдаты, Выходи по одному!..
Тишина. Полоска света. Что там дальше — поглядим. Никого, похоже, нету. Никого. И я один.
Гул разрывов, словно в бочке, Отдается в глубине. Дело дрянь: другие точки Бьют по занятой. По мне.
Бьют неплохо, спору нету, Добрым словом помяни Хоть за то, что погреб этот Прочно сделали они.
Прочно сделали, надежно - Тут не то что воевать, Тут, ребята, чай пить можно, Стенгазету выпускать.
Осмотрелся, точно в хате: Печка теплая в углу, Вдоль стены идут полати, Банки, склянки на полу.
Снова сунутся- Ну что же, В обороне нынче — я. На прицеле вход и выход, Две гранаты под рукой.
Смолк огонь. И стало тихо. И идут — один, другой...
Теркин, стой. Дыши ровнее. Теркин, ближе подпусти. Теркин, целься. Бей вернее, Теркин. Сердце, не части.
Рассказать бы вам, ребята, Хоть не верь глазам своим, Как немецкого солдата В двух шагах видал живым.
Подходил он в чем-то белом, Наклонившись от огня, И как будто дело делал: Шел ко мне — убить меня.
В этот ровик, точно с печки, Стал спускаться на заду...
Теркин, друг, не дай осечки. Пропадешь, — имей в виду.
За секунду до разрыва, Знать, хотел подать пример;
Прямо в ровик спрыгнул живо В полушубке офицер.
И поднялся незадетый, Цельный. Ждем за косяком. , Офицер — из пистолета, Теркин — в мягкое — штыком.
Сам присел, присел тихонько. Повело его легонько. Тронул правое плечо. Ранен. Мокро. Горячо.
И рукой коснулся пола; Кровь, — чужая иль своя-,
Тут как даст вблизи тяжелый, Аж подвинулась земля!
Вслед за ним другой ударил, И темнее стало вдруг.
«Это — наши, — понял парень, - Наши бьют, — теперь каюк».
Оглушенный тяжким гулом, Теркин никнет головой. Тула, Тула, что ж ты, Тула, Тут же свой боец живой.
Он сидит за стенкой дзота, Кровь течет, рукав набряк. Тула, Тула, неохота Помирать ему вот так.
На полу в холодной яме Неохота нипочем Гибнуть с мокрыми ногами, Со своим больным плечом.
Жалко жизни той, приманки, Малость хочется пожить, Хоть погреться на лежанке, Хоть портянки просушить...
Теркин сник. Тоска согнула. Тула, Тула… Что ж ты, Тула - Тула, Тула. Это ж я... Тула… Родина моя!..
X x x
А тем часом издалека, Глухо, как из-под земли, Ровный, дружный, тяжкий рокот Надвигался, рос. С востока Танки шли.
Низкогрудый, плоскодонный, Отягченный сам собой, С пушкой, в душу наведенной, Стращен танк, идущий в бой.
А за грохотом и громом, За броней стальной сидят, По местам сидят, как дома, Трое-четверо знакомых Наших стриженых ребят.
И пускай в бою впервые, Но ребята — свет пройди, Ловят в щели смотровые Кромку поля впереди.
Видят — вздыбился разбитый, Развороченный накат. Крепко бито. Цель накрыта. Ну, а вдруг как там сидят!
Может быть, притих до срока У орудия расчет - Развернись машина боком - Бронебойным припечет.
Или немец с автоматом, Лезть наружу не дурак, Там следит за нашим братом, Выжидает. Как не так.
Двое вслед за командиром Вниз — с гранатой — вдоль стены. Тишина. - Углы темны...
— Хлопцы, занята квартира, - Слышат вдруг из глубины.
Не обман, не вражьи шутки, Голос вправдашный, родной: — Пособите. Вот уж сутки Точка данная за мной...
В темноте, в углу каморки, На полу боец в крови. Кто такой- Но смолкнул Теркин, Как там хочешь, так зови.
Он лежит с лицом землистым, Не моргнет, хоть глаз коли. В самый срок его танкисты Подобрали, повезли.
Шла машина в снежной дымке, Ехал Теркин без дорог. И держал его в обнимку Хлопец — башенный стрелок.
Укрывал своей одежей, Грел дыханьем. Не беда, Что в глаза его, быть может, Не увидит никогда...
Свет пройди, — нигде не сыщешь, Не случалось видеть мне Дружбы той святей и чище, Что бывает на войне.
О НАГРАДЕ
— Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, Так скажу: зачем мне орден - Я согласен на медаль.
На медаль. И то не к спеху. Вот закончили б войну, Вот бы в отпуск я приехал На родную сторону.
Буду ль жив еще- — Едва ли. Тут воюй, а не гадай. Но скажу насчет медали: Мне ее тогда подай.
Обеспечь, раз я достоин. И понять вы все должны:
Дело самое простое - Человек пришел с войны.
Вот пришел я с полустанка В свой родимый сельсовет. Я пришел, а тут гулянка. Нет гулянки- Ладно, нет.
Я в другой колхоз и в третий - Вся округа на виду. Где-нибудь я в сельсовете На гулянку попаду.
И, явившись на вечерку, Хоть не гордый человек, Я б не стал курить махорку, А достал бы я «Казбек».
И сидел бы я, ребята, Там как раз, друзья мои, Где мальцом под лавку прятал Ноги босые свои.
И дымил бы папиросой, Угощал бы всех вокруг. И на всякие вопросы Отвечал бы я не вдруг.
— Как, мол, что- — Бывало всяко. — Трудно все же- — Как когда. — Много раз ходил в атаку - — Да, случалось иногда.
И девчонки на вечерке Позабыли б всех ребят, Только слушали б девчонки, Как ремни на мне скрипят.
И шутил бы я со всеми, И была б меж них одна... И медаль на это время Мне, друзья, вот так нужна!
Ждет девчонка, хоть не мучай, Слова, взгляда твоего...
— Но, позволь, на этот случай Орден тоже ничего - Вот сидишь ты на вечерке, И девчонка — самый цвет.
— Нет, -сказал Василий Теркин И вздохнул. И снова: — Нет. Нет, ребята. Что там орден. Не загадывая вдаль, Я ж сказал, что я не гордый, Я согласен на медаль.
X x x
Теркин, Теркин, добрый малый, Что тут смех, а что печаль. Загадал ты, друг, немало, Загадал далеко вдаль.
Были листья, стали почки, Почки стали вновь листвой. А не носит писем почта В край родной смоленский твой.
Где девчонки, где вечерки - Где родимый сельсовет - Знаешь сам, Василий Теркин, Что туда дороги нет.
Нет дороги, нету права Побывать в родном селе.
Страшный бой идет, кровавый, Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.
ГАРМОНЬ
По дороге прифронтовой, Запоясан, как в строю, Шел боец в шинели новой, Догонял свой полк стрелковый, Роту первую свою.
Шел легко и даже браво По причине по такой, Что махал своею правой, Как и левою рукой.
Отлежался. Да к тому же Щелкал по лесу мороз, Защемлял в пути все туже, Подгонял, под мышки нес.
Вдруг — сигнал за поворотом, Дверцу выбросил шофер, Тормозит: — Садись, пехота, Щеки снегом бы натер.
Далеко ль - — На фронт обратно. Руку вылечил. — Понятно. Не герой - — Покамест нет. — Доставай тогда кисет.
Курят, едут. Гроб — дорога. Меж сугробами — туннель. Чуть ли что, свернешь немного, Как свернул — снимай шинель.
— Хорошо — как есть лопата. — Хорошо, а то беда. — Хорошо — свои ребята. — Хорошо, да как когда.
Грузовик гремит трехтонный, Вдруг колонна впереди. Будь ты пеший или конный, А с машиной — стой и жди.
С толком пользуйся стоянкой. Разговор — не разговор. Наклонился над баранкой, - Смолк шофер, Заснул шофер.
Сколько суток полусонных, Сколько верст в пурге слепой На дорогах занесенных Он оставил за гобой...
От глухой лесной опушки До невидимой реки - Встали танки, кухни, пушки, Тягачи, грузовики, Легковые — криво, косо, В ряд, не вряд, вперед-назад, Гусеницы и колеса На снегу еще визжат.
На просторе ветер резок, Зол мороз вблизи железа, Дует в душу, входит в грудь - Не дотронься как-нибудь.
— Вот беда: во всей колонне Завалящей нет гармони, А мороз — ни стать, ни сесть...
Снял перчатки, трет ладони, Слышит вдруг: — Гармонь-то есть.
Уминая снег зернистый, Впеременку — пляс не пляс - Возле танка два танкиста Греют ноги про запас.
— У кого гармонь, ребята - — Да она-то здесь, браток... - Оглянулся виновато На водителя стрелок.
— Так сыграть бы на дорожку - — Да сыграть — оно не вред. — В чем же дело- Чья гармошка - — Чья была, того, брат, нет...
И сказал уже водитель Вместо друга своего: — Командир наш был любитель... Схоронили мы его.
— Так... - С неловкою улыбкой Поглядел боец вокруг, Словно он кого ошибкой, Нехотя обидел вдруг.
Поясняет осторожно, Чтоб на том покончить речь: — Я считал, сыграть-то можно, Думал, что ж ее беречь.
А стрелок: — Вот в этой башне Он сидел в бою вчерашнем... Трое — были мы друзья.
— Да нельзя так уж нельзя. Я ведь сам понять умею, Я вторую, брат, войну... И ранение имею, И контузию одну. И опять же — посудите - Может, завтра — с места в бой... — Знаешь что, — сказал водитель, - Ну, сыграй ты, шут с тобой.
Только взял боец трехрядку, Сразу видно — гармонист. Для началу, для порядку Кинул пальцы сверху вниз.
Позабытый деревенский Вдруг завел, глаза закрыв, Стороны родной смоленской Грустный памятный мотив,
И от той гармошки старой, Что осталась сиротой, Как-то вдруг теплее стало На дороге фронтовой.
От машин заиндевелых Шел народ, как на огонь. И кому какое дело, Кто играет, чья гармонь.
Только двое тех танкистов, Тот водитель и стрелок, Все глядят на гармониста - Словно что-то невдомек.
Что-то чудится ребятам, В снежной крутится пыли. Будто виделись когда-то, Словно где-то подвезли...
И, сменивши пальцы быстро, Он, как будто на заказ, Здесь повел о трех танкистах, Трех товарищах рассказ.
Не про них ли слово в слово, Не о том ли песня вся. И потупились сурово В шлемах кожаных друзья.
А боец зовет куда-то, Далеко, легко ведет. — Ах, какой вы все, ребята, Молодой еще народ.
Я не то еще сказал бы, - Про себя поберегу. Я не так еще сыграл бы, - Жаль, что лучше не могу.
Я забылся на минутку, Заигрался на ходу, И давайте я на шутку Это все переведу.
Обогреться, потолкаться К гармонисту все идут. Обступают. — Стойте, братцы, Дайте на руки подуть.
— Отморозил парень пальцы, - Надо помощь скорую.
— Знаешь, брось ты эти вальсы, Дай-ка ту, которую...
И опять долой перчатку, Оглянулся молодцом И как будто ту трехрядку Повернул другим концом.
И забыто — не забыто, Да не время вспоминать, Где и кто лежит убитый И кому еще лежать.
И кому траву живому На земле топтать потом, До жены прийти, до дому, - Где жена и где тот дом -
Плясуны на пару пара С места кинулися вдруг. Задышал морозным паром, Разогрелся тесный круг.
— Веселей кружитесь, дамы! На носки не наступать!
И бежит шофер тот самый, Опасаясь опоздать.
Чей кормилец, чей поилец, Где пришелся ко двору - Крикнул так, что расступились:
— Дайте мне, а то помру!..
И пошел, пошел работать, Наступая и грозя, Да как выдумает что-то, Что и высказать нельзя.
Словно в праздник на вечерке Половицы гнет в избе, Прибаутки, поговорки Сыплет под ноги себе.
Подает за штукой штуку: — Эх, жаль, что нету стуку, Эх, друг, Кабы стук, Кабы вдруг - Мощеный круг! Кабы валенки отбросить, Подковаться на каблук, Припечатать так, чтоб сразу Каблуку тому — каюк!
А гармонь зовет куда-то, Далеко, легко ведет...
Нет, какой вы все, ребята, Удивительный народ.
Хоть бы что ребятам этим, С места — в воду и в огонь. Все, что может быть на свете, Хоть бы что — гудит гармонь. Выговаривает чисто, До души доносит звук. И сказали два танкиста Гармонисту: — Знаешь, друг... Не знакомы ль мы с тобою - Не тебя ли это, брат, Что-то помнится, из боя Доставляли мы в санбат-, Вся в крови была одежа, И просил ты пить да пить...
Приглушил гармонь: — Ну что же, Очень даже может быть.
— Нам теперь стоять в ремонте. У тебя маршрут иной. — Это точно... — А гармонь-то, Знаешь что, — бери с собой.
Забирай, играй в охоту, В этом деле ты мастак, Весели свою пехоту. — Что вы, хлопцы, как же так-.
— Ничего, -сказал водитель, - Так и будет. Ничего. Командир наш был любитель, Это — память про него...
И с опушки отдаленной Из-за тысячи колес Из конца в конец колонны: «По машинам! » — донеслось.
И опять увалы, взгорки, Снег да елки с двух сторон... Едет дальше Вася Теркин, - Это был, конечно, он.
ДВА СОЛДАТА
В поле вьюга-завируха, В трех верстах гудит война. На печи в избе старуха, Дед-хозяин у окна.
Рвутся мины. Звук знакомый Отзывается в спине. Это значит — Теркин дома, Теркин снова на войне.
А старик как будто ухом По привычке не ведет. — Перелет! Лежи, старуха. - Или скажет: — Недолет...
На печи, забившись в угол, Та следит исподтишка С уважительным испугом За повадкой старика,
С кем жила — не уважала, С кем бранилась на печи, От кого вдали держала По хозяйству все ключи.
А старик, одевшись в шубу И в очках подсев к столу, Как от клюквы, кривит губы - Точит старую пилу.
— Вот не режет, точишь, точишь, Не берет, ну что ты хочешь!.. - Теркин встал: — А может, дед, У нее развода нет -
Сам пилу берет: — А ну-ка... - И в руках его пила, Точно поднятая щука, Острой спинкой повела.
Повела, повисла кротко. Теркин щурится: — Ну, вот. Поищи-ка, дед, разводку, Мы ей сделаем развод.
Посмотреть — и то отрадно: Завалящая пила Так-то ладно, так-то складно У него в руках прошла.
Обернулась — и готово. — На-ко, дед, бери, смотри. Будет резать лучше новой, Зря инстрУмент не кори.
И хозяин виновато У бойца берет пилу. — Вот что значит мы, солдаты, - Ставит бережно в углу.
А старуха: — Слаб глазами. Стар годами мой солдат. Поглядел бы, что с часами, С той войны еще стоят... ,
Снял часы, глядит: машина, Точно мельница, в пыли. Паутинами пружины Пауки обволокли.
Их повесил в хате новой Дед-солдат давным-давно: На стене простой сосновой Так и светится пятно.
Осмотрев часы детально, - Все ж часы, а не пила, - Мастер тихо и печально Посвистел: — Плохи дела...
Но куда-то шильцем сунул, Что-то высмотрел в пыли, Внутрь куда-то дунул, плюнул, - Что ты думаешь, — пошли!
Крутит стрелку, ставит пятый, Час — другой, вперед — назад. — Вот что значит мы, солдаты. Прослезился дед-солдат.
Дед растроган, а старуха, Отслонив ладонью ухо, С печки слушает: — Идут! — Ну и парень, ну и шут...
Удивляется. А парень Услужить еще не прочь. — Может, сало надо жарить - Так опять могу помочь.
Тут старуха застонала: — Сало, сало! Где там сало...
Теркин: — Бабка, сало здесь. Не был немец — значит, есть!
И добавил, выжидая, Глядя под ноги себе: — Хочешь, бабка, угадаю, Где лежит оно в избе -
Бабка охнула тревожно, Завозилась на печи. — Бог с тобою, разве можно... Помолчи уж, помолчи.
А хозяин плутовато Гостя под локоть тишком: — Вот что значит мы, солдаты, А ведь сало под замком.
Ключ старуха долго шарит, Лезет с печки, сало жарит И, страдая до конца, Разбивает два яйца.
Эх, яичница! Закуски Нет полезней и прочней. Полагается по-русски Выпить чарку перед ней.
— Ну, хозяин, понемножку, По одной, как на войне. Это доктор на дорожку Для здоровья выдал мне.
Отвинтил у фляги крышку: — Пей, отец, не будет лишку.
Поперхнулся дед-солдат. Подтянулся: — Виноват!..
Крошку хлебушка понюхал. Пожевал — и сразу сыт.
А боец, тряхнув над ухом Тою флягой, говорит: — Рассуждая так ли, сяк ли, Все равно такою каплей Не согреть бойца в бою. Будьте живы! — Пейте. — Пью...
И сидят они по-братски За столом, плечо в плечо. Разговор ведут солдатский, Дружно спорят, горячо.
Дед кипит: — Позволь, товарищ. Что ты валенки мне хвалишь - Разреши-ка доложить. Хороши- А где сушить -
Не просушишь их в землянке, Нет, ты дай-ка мне сапог, Да суконные портянки Дай ты мне — тогда я бог!
Снова где-то на задворках Мерзлый грунт боднул снаряд. Как ни в чем — Василий Теркин, Как ни в чем — старик солдат.
— Эти штуки в жизни нашей, - Дед расхвастался, — пустяк! Нам осколки даже в каше Попадались. Точно так. Попадет, откинешь ложкой, А в тебя — так и мертвец. — Но не знали вы бомбежки, Я скажу тебе, отец.
— Это верно, тут наука, Тут напротив не попрешь. А скажи, простая штука Есть у вас - — Какая - — Вошь.
И, макая в сало коркой, Продолжая ровно есть, Улыбнулся вроде Теркин И сказал — Частично есть...
— Значит, есть- Тогда ты — воин, Рассуждать со мной достоин. Ты — солдат, хотя и млад, А солдат солдату — брат.
И скажи мне откровенно, Да не в шутку, а всерьез. С точки зрения военной Отвечай на мой вопрос. Отвечай: побьем мы немца Или, может, не побьем -
— Погоди, отец, наемся, Закушу, скажу потом.
Ел он много, но не жадно, Отдавал закуске честь, Так-то ладно, так-то складно, Поглядишь — захочешь есть.
Всю зачистил сковородку, Встал, как будто вдруг подрос, И платочек к подбородку, Ровно сложенный, поднес. Отряхнул опрятно руки И, как долг велит в дому, Поклонился и старухе И солдату самому. Молча в путь запоясался, Осмотрелся — все ли тут - Честь по чести распрощался, На часы взглянул: идут! Все припомнил, все проверил, Подогнал и под конец Он вздохнул у самой двери И сказал: — Побьем, отец...
В поле вьюга-завируха, В трех верстах гремит война. На печи в избе — старуха. Дед-хозяин у окна.
В глубине родной России, Против ветра, грудь вперед, По снегам идет Василий Теркин. Немца бить идет.
О ПОТЕРЕ
Потерял боец кисет, Заискался, — нет и нет.
Говорит боец: — Досадно. Столько вдруг свалилось бед: Потерял семью. Ну, ладно. Нет, так нА тебе — кисет!
Запропастился куда-то, Хвать-похвать, пропал и след. Потерял и двор и хату. Хорошо. И вот — кисет.
Кабы годы молодые, А не целых сорок лет... Потерял края родные, Все на свете и кисет.
Посмотрел с тоской вокруг: — Без кисета, как без рук. В неприютном школьном доме Мужики, не детвора. Не за партой — на соломе, Перетертой, как кострА.
Спят бойцы, кому досуг. Бородач горюет вслух:
— Без кисета у махорки Вкус не тот уже. Слаба! Вот судьба, товарищ Теркин. - Теркин: — Что там за судьба!
Так случиться может с каждым, - Возразил бородачу, - Не такой со мной однажды Случай был. И то молчу.
И молчит, сопит сурово. Кое-где привстал народ. Из мешка из вещевого Теркин шапку достает.
Просто шапку меховую, Той подругу боевую, Что сидит на голове. Есть одна. Откуда две -
— Привезли меня на танке, - Начал Теркин, — сдали с рук. Только нет моей ушанки, Непорядок чую вдруг.
И не то чтоб очень зябкий, - Просто гордость у меня. Потому, боец без шапки -. Не боец. Как без ремня.
А девчонка перевязку Нежно делает, с опаской, И, видать, сама она В этом деле зелена.
— Шапку, шапку мне, иначе Не поеду! — Вот дела. Так кричу, почти что плачу, Рана трудная была.
А она, девчонка эта, Словно «баюшки-баю»: — Шапки вашей, — молвит, -нету, Я вам шапку дам свою.
Наклонилась и надела. — Не волнуйтесь, — говорит И своей ручонкой белой Обкололась: был небрит.
Сколько в жизни всяких шапок Я носил уже — не счесть, Но у этой даже запах Не такой какой-то есть...
— Ишь ты, выдумал примету. — Слышал звон издалека. — А зачем ты шапку эту Сохраняешь - — Дорога.
Дорога бойцу, как память. А еще сказать могу По секрету, между нами, - Шапку с целью берегу.
И в один прекрасный вечер Вдруг случится разговор: «Разрешите вам при встрече Головной вручить убор... »
Сам привстал Василий с места И под смех бойцов густой, Как на сцене, с важным жестом Обратился будто к той, Что пять слов ему сказала, Что таких ребят, как он, За войну перевязала, Может, целый батальон.
— Ишь, какие знает речи, Из каких политбесед: «Разрешите вам при встрече... » Вон тут что. А ты — кисет.
— Что ж, понятно, холостому Много лучше на войне: Нет тоски такой по дому, По детишкам, по жене.
— Холостому- Это точно. Это ты как угадал. Но поверь, что я нарочно Не женился. Я, брат, знал!
— Что ты знал! Кому другому Знать бы лучше наперед, Что уйдет солдат из дому, А война домой придет.
Что пройдет она потопом По лицу земли живой И заставит рыть окопы Перед самою Москвой. Что ты знал!.. — А ты постой-ка, Не гляди, что с виду мал, Я не столько, Не полстолько, - Четверть столько! - Только знал.
— Ничего, что я в колхозе, Не в столице курс прошел. Жаль, гармонь моя в обозе, Я бы лекцию прочел.
Разреши одно отметить, Мой товарищ и сосед: Сколько лет живем на свете - Двадцать пять! А ты - Кисет.
Бородач под смех и гомон Роет вновь труху-солому, Перещупал все вокруг: — Без кисета, как без рук...
— Без кисета, несомненно, Ты боец уже не тот. Раз кисет — предмет военный, На-ко мой, не подойдет -
Принимай, я — добрый парень. Мне не жаль. Не пропаду. Мне еще пять штук подарят В наступающем году,
Тот берет кисет потертый, , Как дитя, обновке рад...
И тогда Василий Теркин Словно вспомнил: — Слушай, брат,
Потерять семью не стыдно - Не твоя была вина. Потерять башку — обидно, Только что ж, на то война.
Потерять кисет с махоркой, Если некому пошить, - Я не спорю, — тоже горько, Тяжело, но можно жить, Пережить беду-проруху, В кулаке держать табак, Но Россию, мать-старуху, Нам терять нельзя никак.
Наши деды, наши дети, Наши внуки не велят. Сколько лет живем на свете - Тыщу-. Больше! То-то, брат!
Сколько жить еще на свете, - Год, иль два, иль тащи лет, - Мы с тобой за все в ответе. То-то, врат! А ты — кисет...
ПОЕДИНОК
Немец был силен и ловок, Ладно скроен, крепко сшит, Он стоял, как на подковах, Не пугай — не побежит.
Сытый, бритый, береженый, Дармовым добром кормленный, На войне, в чужой земле Отоспавшийся в тепле.
Он ударил, не стращая, Бил, чтоб сбить наверняка. И была как кость большая В русской варежке рука...
Не играл со смертью в прятки, - Взялся — бейся и молчи, - Теркин знал, что в этой схватке Он слабей: не те харчи.
Есть войны закон не новый: В отступленье — ешь ты вдоволь, В обороне — так ли сяк, В наступленье — натощак.
Немец стукнул так, что челюсть Будто вправо подалась. И тогда боец, не целясь, Хряснул немца промеж глаз.
И еще на снег не сплюнул Первой крови злую соль, Немец снова в санки сунул С той же силой, в ту же боль.
Так сошлись, сцепились близко, Что уже обоймы, диски, Автоматы — к черту, прочь! Только б нож и мог помочь.
Бьются двое в клубах пара, Об ином уже не речь, - Ладит Теркин от удара Хоть бы зубы заберечь.
Но покуда Теркин санки Сколько мог В бою берег, Двинул немец, точно штангой, Да не в санки, А под вздох.
Охнул Теркин: плохо дело, Плохо, думает боец. Хорошо, что легок телом - Отлетел. А то б — конец...
Устоял — и сам с испугу Теркин немцу дал леща, Так что собственную руку Чуть не вынес из плеча.
Черт с ней! Рад, что не промазал, Хоть зубам не полон счет, Но и немец левым глазом Наблюденья не ведет.
Драка — драка, не игрушка! Хоть огнем горит лицо, Но и немец красной юшкой Разукрашен, как яйцо.
Вот он-в полвершке — противник. Носом к носу. Теснота. До чего же он противный - Дух у немца изо рта.
Злобно Теркин сплюнул кровью, Ну и запах! Валит с ног. Ах ты, сволочь, для здоровья, Не иначе, жрешь чеснок!
Ты куда спешил — к хозяйке - Матка, млеко- Матка, яйки - Оказать решил нам честь - Подавай! А кто ты есть,
Кто ты есть, что к нашей бабке Заявился на порог, Не спросясь, не скинув шапки И не вытерши сапог -
Со старухой сладить в силе - Подавай! Нет, кто ты есть, Что должны тебе в России Подавать мы пить и есть -
Не калека ли убогий, Или добрый человек - Заблудился По дороге, Попросился На ночлег -
Добрым людям люди рады. Нет, ты сам себе силен, Ты наводишь Свой порядок. Ты приходишь - Твой закон.
Кто ж ты есть- Мне толку нету, Чей ты сын и чей отец. Человек по всем приметам, - Человек ты- Нет. Подлец!
Двое топчутся по кругу, Словно пара на кругу, И глядят в глаза друг другу: Зверю — зверь и враг — врагу.
Как на древнем поле боя, Грудь на грудь, что щит на щит, - Вместо тысяч бьются двое, Словно схватка все решит.
А вблизи от деревушки, Где застал их свет дневной, Самолеты, танки, пушки У обоих за спиной.
Но до боя нет им дела, И ни звука с тех сторон. В одиночку — грудью, телом Бьется Теркин, держит фронт.
На печальном том задворке, У покинутых дворов Держит фронт Василий Теркин, В забытьи глотая кровь.
Бьется насмерть парень бравый, Так что дым стоит сырой, Словно вся страна-держава Видит Теркина: — Герой!
Что страна! Хотя бы рота Видеть издали могла, Какова его работа И какие тут дела.
Только Теркин не в обиде. Не затем на смерть идешь, Чтобы кто-нибудь увидел. Хорошо б. А нет — ну что ж...
Бьется насмерть парень бравый - Так, как бьются на войне. И уже рукою правой Он владеет не вполне.
Кость гудит от раны старой, И ему, чтоб крепче бить, Чтобы слева класть удары, Хорошо б левшою быть.
Бьется Теркин, В драке зоркий, Утирает кровь и пот. Изнемог, убился Теркин, Но и враг уже не тот.
Далеко не та заправка, И побита морда вся, Словно яблоко-полявка, Что иначе есть нельзя.
Кровь — сосульками. Однако В самый жар вступает драка.
Немец горд. И Теркин горд. — Раз ты пес, так я — собака, Раз ты черт, Так сам я — черт!
Ты не знал мою натуру, А натура — первый сорт. В клочья шкуру - Теркин чуру Не попросит. Вот где черт!
Кто одной боится смерти - Кто плевал на сто смертей. Пусть ты черт. Да наши черти Всех чертей В сто раз чертей.
Бей, не милуй. Зубы стисну, А убьешь, так и потом На тебе, как клещ, повисну, Мертвый буду на живом.
Отоспись на мне, будь ласков, Да свали меня вперед.
Ах, ты вон как! Драться каской - Ну не подлый ли народ!
Хорошо же! - И тогда-то, Злость и боль забрав в кулак, Незаряженной гранатой Теркин немца — с левой — шмяк!
Хорошо, друзья, приятно, Сделав дело, ко двору - В батальон идти обратно Из разведки поутру.
По земле ступать советской, Думать — мало ли о чем! Автомат нести немецкий, Между прочим, за плечом.
«Языка» — добычу ночи, - Что идет, куда не хочет, На три шага впереди Подгонять: — Иди, иди...
Видеть, знать, что каждый встречный - Поперечный — это свой. Не знаком, а рад сердечно, Что вернулся ты живой.
Доложить про все по форме, Сдать трофеи не спеша. А потом тебя покормят, - Будет мерою душа.
Старшина отпустит чарку, Строгий глаз в нее кося. А потом у печки жаркой Ляг, поспи. Война не вся.
Фронт налево, фронт направо, И в февральской вьюжной мгле Страшный бой идет, кровавый, Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.
ОТ АВТОРА
Сто страниц минуло в книжке, Впереди — не близкий путь. Стой-ка, брат. Без передышки Невозможно. Дай вздохнуть.
Дай вздохнуть, возьми в догадку: Что теперь, что в старину - Трудно слушать по порядку Сказку длинную одну Все про то же — про войну.
Про огонь, про снег, про танки, Про землянки да портянки, Про портянки да землянки, Про махорку и мороз...
Вот уж нынче повелось:
Рыбаку лишь о путине, Печнику дудят о глине, Леснику о древесине, Хлебопеку о квашне, Коновалу о коне, А бойцу ли, генералу - Не иначе — о войне.
О войне — оно понятно, Что война. А суть в другом: Дай с войны прийти обратно При победе над врагом.
Учинив за все расплату, Дай вернуться в дом родной Человеку. И тогда-то Сказки нет ему иной.
И тогда ему так сладко Будет слушать по порядку И подробно обо всем, Что изведано горбом, Что исхожено ногами, Что испытано руками, Что повидано в глаза И о чем, друзья, покамест Все равно — всего нельзя...
Мерзлый грунт долби, лопата, Танк — дави, греми — граната, Штык — работай, бомба — бей. На войне душе солдата Сказка мирная милей.
Друг-читатель, я ли спорю, Что войны милее жизнь - Да война ревет, как море, Грозно в дамбу упершись.
Я одно скажу, что нам бы Поуправиться с войной, Отодвинуть эту дамбу За предел земли родной.
А покуда край обширный Той земли родной — в плену, Я — любитель жизни мирной - На войне пою войну.
Что ж еще- И все, пожалуй, Та же книга про бойца, Без начала, без конца, Без особого сюжета, Впрочем, правде не во вред,
На войне сюжета нету, — Как так нету - — Так вот, нет.
Есть закон — служить до срока, Служба — труд, солдат — не гость. Есть отбой — уснул глубоко, Есть подъем — вскочил, как гвоздь.
Есть война — солдат воюет, Лют противник — сам лютует. Есть сигнал: вперед!.. — Вперед. Есть приказ: умри!.. — Умрет.
На войне ни дня, ни часа Не живет он без приказа, И не может испокон Без приказа командира Ни сменить свою квартиру, Ни сменить портянки он. Ни жениться, ни влюбиться Он не может, — нету прав, Ни уехать за границу От любви, как бывший граф.
Если в песнях и поется, Разве можно брать в расчет, Что герой мой у колодца, У каких-нибудь ворот, Буде случай подвернется, Чью-то долю ущипнет -
А еще добавим к слову; Жив-здоров герой пока, Но отнюдь не заколдован От осколка-дурака, От любой дурацкой пули, Что, быть может, наугад, Как пришлось, летит вслепую, Подвернулся, — точка, брат.
Ветер злой навстречу пышет, Жизнь, как веточку, колышет, Каждый день и час грозя. Кто доскажет, кто дослышит - Угадать вперед нельзя,
И до той глухой разлуки, Что бывает на войне, Рассказать еще о друге Кое-что успеть бы мне, Тем же ладом, тем же рядом, Только стежкою иной.
Пушки к бою едут задом, - Это сказано не мной.
«КТО СТРЕЛЯЛ-»
Отдымился бой вчерашний, Высох пот, металл простыл. От окопов пахнет пашней, Летом мирным и простым.
В полверсте, в кустах — противник, Тут шагам и пядям счет. Фронт. Война. А вечер дивный По полям пустым идет.
По следам страды вчерашней, По немыслимой тропе; По ничьей, помятой, зряшной Луговой, густой траве;
По земле, рябой от рытвин, Рваных ям, воронок, рвов, Смертным зноем жаркой битвы Опаленных у краев...
И откуда по пустому Долетел, донесся звук, Добрый, давний и знакомый Звук вечерний. Майский жук!
И ненужной горькой лаской Растревожил он ребят, Что в росой покрытых касках По окопчикам сидят,
И такой тоской родною Сердце сразу обволок!
Фронт, война. А тут иное:
Выводи коней в ночное, Торопись на «пятачок». Отпляшись, а там сторонкой Удаляйся в березняк, Провожай домой девчонку Да целуй — не будь дурак, Налегке иди обратно, Мать заждалася... И вдруг - Вдалеке возник невнятный, Новый, ноющий, двукратный, Через миг уже понятный И томящий душу звук.
Звук тот самый, при котором В прифронтовой полосе Поначалу все шоферы Разбегались от шоссе.
На одной постылой ноте Ноет, воет, как в трубе. И бежать при всей охоте Не положено тебе.
Ты, как гвоздь, на этом взгорке Вбился в землю. Не тоскуй. Ведь — согласно поговорке - Это малый сабантуй...
Ждут, молчат, глядят ребята, Зубы сжав, чтоб дрожь унять. И, как водится, оратор Тут находится под стать,
С удивительной заботой Подсказать тебе горазд: — Вот сейчас он с разворота И начнет. И жизни даст, Жизни даст!
Со страшным ревом Самолет ныряет вниз, И сильнее нету слова Той команды, что готова На устах у всех; — Ложись!..
Смерть есть смерть. Ее прихода Все мы ждем по старине. А в какое время года Легче гибнуть на войне -
Летом солнце греет жарко, И вступает в полный цвет Все кругом. И жизни жалко До зарезу. Летом — нет.
В осень смерть под стать картине, В сон идет природа вся. Но в грязи, в окопной глине Вдруг загнуться- Нет, друзья...
А зимой — земля, как камень, На два метра глубиной, Привалит тебя комками, -, Нет уж, ну ее — зимой.
А весной, весной… Да где там, Лучше скажем наперед: Если горько гибнуть летом, Если осенью — не мед, Если в зиму дрожь берет, То весной, друзья, от этой Подлой штуки — душу рвет.
И какой ты вдруг покорный На груди лежишь земной, Заслонясь от смерти черной Только собственной спиной.
Ты лежишь ничком, парнишка Двадцати неполных лет. Вот сейчас тебе и крышка, Вот тебя уже и нет.
Ты прижал к вискам ладони, Ты забыл, забыл, забыл, Как траву щипали кони, Что в ночное ты водил.
Смерть грохочет в перепонках, И далек, далек, далек Вечер тот и та девчонка, Что любил ты и берег.
И друзей и близких лица, Дом родной, сучок в стене... Нет, боец, ничком молиться Не годится на войне.
Нет, товарищ, зло и гордо, Как закон велит бойцу, Смерть встречай лицом к лицу, И хотя бы плюнь ей в морду, Если все пришло к концу...
Ну-ка, что за перемена - То не шутки — бой идет. Встал один и бьет с колена Из винтовки в самолет.
Трехлинейная винтовка На брезентовом ремне, Да патроны с той головкой, Что страшна стальной броне.
Бой неравный, бой короткий, Самолет чужой, с крестом, Покачнулся, точно лодка, Зачерпнувшая бортом.
Накренясь, пошел по кругу, Кувыркается над лугом, - Не задерживай — давай, В землю штопором въезжай!
Сам стрелок глядит с испугом: Что наделал невзначай. Скоростной, военный, черный, Современный, двухмоторный -
Самолет — стальная снасть - Ухнул в землю, завывая, Шар земной пробить желая И в Америку попасть,
— Не пробил, старался слабо. — Видно, место прогадал.
— Кто стрелял- — звонят из штаба, - Кто стрелял, куда попал -
Адъютанты землю роют, Дышит в трубку генерал.
— Разыскать тотчас героя, Кто стрелял - А кто стрелял -
Кто не спрятался в окопчик, Поминая всех родных, Кто он — свой среди своих - Не зенитчик и не летчик, А герой — не хуже их -
Вот он сам стоит с винтовкой, Вот поздравили его. И как будто всем неловко - Неизвестно отчего.
Виноваты, что ль, отчасти - И сказал сержант спроста:
— Вот что значит парню счастье, Глядь — и орден, как с куста!
Не промедливши с ответом, Парень сдачу подает: — Не горюй, у немца этот - Не последний самолет...
С этой шуткой-поговоркой, Облетевшей батальон, Перешел в герои Теркин, - Это был, понятно, он.
О ГЕРОЕ
— Нет, поскольку о награде Речь опять зашла, друзья, То уже не шутки ради Кое-что добавлю я.
Как-то в госпитале было. День лежу, лежу второй. Кто-то смотрит мне в затылок, Погляжу, а то — герой.
Сам собой, сказать, — мальчишка, Недолеток-стригунок. И мутит меня мыслишка: Вот он мог, а я не мог...
Разговор идет меж нами, И спроси я с первых слов: — Вы откуда родом сами - Не из наших ли краев -
Смотрит он: — А вы откуда- - Отвечаю: — Так и так, Сам как раз смоленский буду, Может, думаю, земляк -
Аж привстал герой: — Ну что вы, Что вы, — вскинул головой, - Я как раз из-под Тамбова, - И потрогал орден свой.
И умолкнул. И похоже, Подчеркнуть хотел он мне, Что таких, как он, не может Быть в смоленской стороне;
Что уж так они вовеки Различаются места, Что у них ручьи и реки И сама земля не та, И полянки, и пригорки, И козявки, и жуки...
И куда ты, Васька Теркин, Лезешь сдуру в земляки!
Так ли, нет — сказать, — не знаю, Только мне от мысли той Сторона моя родная Показалась сиротой, Сиротинкой, что не видно На народе, на кругу...
Так мне стало вдруг обидно, - Рассказать вам не могу.
Это да, что я не гордый По характеру, а все ж
Вот теперь, когда я орден Нацеплю, скажу я: врешь!
Мы в землячество не лезем, Есть свои у нас края. Ты — тамбовский- Будь любезен. А смоленский — вот он я,
Не иной какой, не энский, Безымянный корешок, А действительно смоленский, Как дразнили нас, рожок.
Не кичусь родным я краем, Но пройди весь белый свет - Кто в рожки тебе сыграет Так, как наш смоленский дед.
Заведет, задует сивая Лихая борода: Ты куда, моя красивая, Куда идешь, куда... ,
И ведет, поет, заяривает - Ладно, что без слов, Со слезою выговаривает Радость и любовь.
И за ту одну старинную За музыку-рожок В край родной дорогу длинную Сто раз бы я прошел,
Мне не надо, братцы, ордена, Мне слава не нужна, А нужна, больна мне родина, Родная сторона!
ГЕНЕРАЛ
Заняла война полсвета, Стон стоит второе лето. Опоясал фронт страну. Где-то Ладога… А где-то Дон — и то же на Дону...
Где-то лошади в упряжке В скалах зубы бьют об лед... Где-то яблоня цветет, И моряк в одной тельняшке Тащит степью пулемет...
Где-то бомбы топчут город, Тонут на море суда... Где-то танки лезут в горы, К Волге двинулась беда...
Где-то будто на задворке, Будто знать про то не знал, На своем участке Теркин В обороне загорал.
У лесной глухой речушки, Что катилась вдоль войны, После доброй постирушки Поразвесил для просушки Гимнастерку и штаны.
На припеке обнял землю. Руки выбросил вперед И лежит и так-то дремлет, Может быть, за целый год.
И речушка — неглубокий Родниковый ручеек - Шевелит травой-осокой У его разутых ног.
И курлычет с тихой лаской, Моет камушки на дне. И выходит не то сказка, Не то песенка во сне.
Я на речке ноги вымою. Куда, реченька, течешь - В сторону мою, родимую, Может, где-нибудь свернешь.
Может, где-нибудь излучиной По пути зайдешь туда, И под проволокой колючею Проберешься без труда,
Меж немецкими окопами, Мимо вражеских постов, Возле пушек, в землю вкопанных, Промелькнешь из-за кустов.
И тропой своей исконною Протечешь ты там, как тут, И ни пешие, ни конные На пути не переймут,
Дотечешь дорогой кружною До родимого села. На мосту солдаты с ружьями, Ты под мостиком прошла,
Там печаль свою великую, Что без края и конца, Над тобой, над речкой, выплакать, Может, выйдет мать бойца.
Над тобой, над малой речкою, Над водой, чей путь далек, Послыхать бы хоть словечко ей, Хоть одно, что цел сынок.
Помороженный, простуженный Отдыхает он, герой, Битый, раненый, контуженный, Да здоровый и живой...
Теркин — много ли дремал он, Землю-мать прижав к щеке, - Слышит: — Теркин, к генералу На одной давай ноге.
Посмотрел, поднялся Теркин, Тут связной стоит, — Ну что ж, Без штанов, без гимнастерки К генералу не пойдешь.
Говорит, чудит, а все же Сам, волнуясь и сопя, Непросохшую одежу Спешно пялит на себя. Приросла к спине — не стронет...
— Теркин, сроку пять минут. — Ничего. С земли не сгонят, Дальше фронта не пошлют.
Подзаправился на славу, И хоть знает наперед, Что совсем не на расправу Генерал его зовет, - Все ж у главного порога В генеральском блиндаже - Был бы бог, так Теркин богу Помолился бы в душе.
Шутка ль, если разобраться: К генералу входишь вдруг, - Генерал — один на двадцать, Двадцать пять, а может статься, И на сорок верст вокруг.
Генерал стоит над нами, - Оробеть при нем не грех, - Он не только что чинами, Боевыми орденами, Он годами старше всех.
Ты, обжегшись кашей, плакал, Ты пешком ходил под стол, Он тогда уж был воякой, Он ходил уже в атаку, Взвод, а то и роту вел.
И на этой половине - У передних наших линий, На войне — не кто как он Твой ЦК и твой Калинин. Суд. Отец. Глава. Закон.
Честью, друг, считай немалой, Заработанной в бою, Услыхать от генерала Вдруг фамилию свою.
Знай: за дело, за заслугу Жмет тебе он крепко руку Боевой своей рукой.
— Вот, брат, значит, ты какой. Богатырь. Орел. Ну, просто - Воин! — скажет генерал.
И пускай ты даже ростом И плечьми всего не взял, И одет не для парада, - Тут война- парад потом, - Говорят: орел, так надо И глядеть и быть орлом. Стой, боец, с достойным видом, Понимай, в душе имей: Генерал награду выдал - Как бы снял с груди своей - И к бойцовской гимнастерке Прикрепил немедля сам, И ладонью: — Вот, брат Теркин, - По лихим провел усам.
В скобках надобно, пожалуй, Здесь отметить, что усы, Если есть у генерала, То они не для красы.
На войне ли, на параде Не пустяк, друзья, когда Генерал усы погладил И сказал хотя бы: . — Да...
Есть привычка боевая, Есть минуты и часы... И не зря еще Чапаев Уважал свои усы.
Словом — дальше. Генералу Показалось под конец, Что своей награде мало Почему-то рад боец.
Что ж, боец — душа живая, На войне второй уж год... И не каждый день сбивают Из винтовки самолет.
Молодца и в самом деле Отличить расчет прямой,
— Вот что, Теркин, на неделю Можешь с орденом — домой...
Теркин — понял ли, не понял, Иль не верит тем словам - Только дрогнули ладони Рук, протянутых по швам.
Про себя вздохнув глубоко, Теркин тихо отвечал:
— На неделю мало сроку Мне, товарищ генерал - Генерал склонился строго; — Как так мало- Почему -
— Потому — трудна дорога Нынче к дому моему. Дом-то вроде недалечко, По прямой — пустяшный путь...
— Ну а что ж - — Да я не речка; Чтоб легко туда шмыгнуть. Мне по крайности вначале Днем соваться не с руки. Мне идти туда ночами, Ну, а ночи коротки...
Генерал кивнул: — Понятно! Дело с отпуском — табак. - Пошутил: — А как обратно Ты пришел бы-. — Точно ж так...
Сторона моя лесная, Каждый кустик мне — родня. Я пути такие знаю, Что поди поймай меня! Мне там каждая знакома Борозденка под межой. Я — смоленский. Я там дома. Я там — свой, а о_н — чужой.
— Погоди-ка. Ты без шуток. Ты бы вот что мне сказал...
И как будто в ту минуту Что-то вспомнил генерал. На бойца взглянул душевней И сказал, шагнув к стене:
— Ну-ка, где твоя деревня - Покажи по карте мне.
Теркин дышит осторожно У начальства за плечом.
— Можно, — молвит, — это можно. Вот он Днепр, а вот мой дом. Генерал отметил точку. — Вот что, Теркин, в одиночку Не резон тебе идти. Потерпи уж, дай отсрочку, Нам с тобою по пути...
Отпуск точно, аккуратно За тобой прошу учесть.
И боец сказал: — Понятно. - И еще добавил: — Есть.
Встал по форме у порога, Призадумался немного, На секунду на одну...
Генерал усы потрогал И сказал, поднявшись: — Ну-.
Скольких он, над картой сидя, Словом, подписью своей, Перед тем в глаза не видя, Посылал на смерть людей!
Что же, всех и не увидишь, С каждым к росстаням не выйдешь, На прощанье всем нельзя Заглянуть тепло в глаза.
Заглянуть в глаза, как другу, И пожать покрепче руку, И по имени назвать, И удачи пожелать, И, помедливши минутку, Ободрить старинной шуткой: Мол, хотя и тяжело, А, между прочим, ничего...
Нет, на всех тебя не хватит, Хоть какой ты генерал.
Но с одним проститься кстати Генерал не забывал.
Обнялись они, мужчины, Генерал-майор с бойцом, - Генерал — с любимым сыном, А боец — с родным отцом.
И бойцу за тем порогом Предстояла путь-дорога На родную сторону, Прямиком — через войну.
О СЕБЕ
Я покинул дом когда-то, Позвала дорога вдаль. Не мала была утрата, Но светла была печаль.
И годами с грустью нежной - Меж иных любых тревог - Угол отчий, мир мой прежний Я в душе моей берег.
Да и не было помехи Взять и вспомнить наугад Старый лес, куда в орехи Я ходил с толпой ребят.
Лес — ни пулей, ни осколком Не пораненный ничуть, Не порубленный без толку, Без порядку как-нибудь;
Не корчеванный фугасом, Не поваленный огнем, Хламом гильз, жестянок, касок Не заваленный кругом;
Блиндажами не изрытый, Не обкуренный зимой, Ни своими не обжитый, Ни чужими под землей.
Милый лес, где я мальчонкой Плел из веток шалаши, Где однажды я теленка, Сбившись с ног, искал в глуши...
Полдень раннего июня Был в лесу, и каждый лист, Полный, радостный и юный, Был горяч, но свеж и чист.
Лист к листу, листом прикрытый, В сборе лиственном густом Пересчитанный, промытый Первым за лето дождем.
И в глуши родной, ветвистой, И в тиши дневной, лесной Молодой, густой, смолистый, Золотой держался зной.
И в спокойной чаще хвойной У земли мешался он С муравьиным духом винным И пьянил, склоняя в сон.
И в истоме птицы смолкли... Светлой каплею смола По коре нагретой елки, Как слеза во сне, текла...
Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Край недавних детских лет, Отчий край, ты есть иль нет -
Детства день, до гроба милый, Детства сон, что сердцу свят, Как легко все это было Взять и вспомнить год назад.
Вспомнить разом что придется - Сонный полдень над водой, Дворик, стежку до колодца, Где песочек золотой;
Книгу, читанную в поле, Кнут, свисающий с плеча, Лед на речке, глобус в школе У Ивана Ильича...
Да и не было запрета, Проездной купив билет, Вдруг туда приехать летом, Где ты не был десять лет...
Чтобы с лаской, хоть не детской, Вновь обнять старуху мать, Не под проволокой немецкой Нужно было проползать.
Чтоб со взрослой грустью сладкой Праздник встречи пережить - Не украдкой, не с оглядкой По родным лесам кружить.
Чтоб сердечным разговором С земляками встретить день - Не нужда была, как вору, Под стеною прятать тень...
Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Край, страдающий в плену! Я приду — лишь дня не знаю, Но приду, тебя верну.
Не звериным робким следом Я приду, твой кровный сын, - Вместе с нашею победой Я иду, а не один.
Этот час не за горою, Для меня и для тебя...
А читатель той порою Скажет: — Где же про героя - Это больше про себя,
Про себя- Упрек уместный, Может быть, меня пресек.
Но давайте скажем честно! . Что ж, а я не человек-,
Спорить здесь нужды не вижу, Сознавайся в чем в другом. Я ограблен и унижен, Как и ты, одним врагом.
Я дрожу от боли острой, Злобы горькой и святой. Мать, отец, родные сестры У меня за той чертой. Я стонать от боли вправе И кричать с тоски клятой. То, что я всем сердцем славил И любил — за той чертой.
Друг мой, так же не легко мне, Как тебе с глухой бедой. То, что я хранил и помнил, Чем я жил — за той, за той - За неписаной границей, Поперек страны самой, Что горит, горит в зарницах Вспышек — летом и зимой...
И скажу тебе, не скрою, - В этой книге, там ли, сям, То, что молвить бы герою, Говорю я лично сам. Я за все кругом в ответе, И заметь, коль не заметил, Что и Теркин, мой герой, За меня гласит порой.
Он земляк мой и, быть может, Хоть нимало не поэт, Все же как-нибудь похоже Размышлял. А нет, ну — нет.
Теркин — дальше. Автор — вслед.
БОЙ В БОЛОТЕ
Бой безвестный, о котором Речь сегодня поведем, Был, прошел, забылся скоро... Да и вспомнят ли о нем -
Бой в лесу, в кустах, в болоте, Где война стелила путь, Где вода была пехоте По колено, грязь — по грудь;
Где брели бойцы понуро, И, скользнув с бревна в ночи, Артиллерия тонула, Увязали тягачи.
Этот бой в болоте диком На втором году войны Не за город шел великий, Что один у всей страны;
Не за гордую твердыню, Что у матушки-реки, А за некий, скажем ныне, Населенный пункт Борки.
Он стоял за тем болотом У конца лесной тропы, В нем осталось ровным счетом Обгорелых три трубы.
Там с открытых и закрытых Огневых — кому забыть! - Было бито, бито, бито, И, казалось, что там бить -
Там в щебенку каждый камень, В щепки каждое бревно. Называлось там Борками Место черное одно.
А в окружку — мох, болото, Край от мира в стороне. И подумать вдруг, что кто-то Здесь родился, жил, работал, Кто сегодня на войне.
Где ты, где ты, мальчик босый, Деревенский пастушок, Что по этим дымным росам, Что по этим кочкам шел -
Бился ль ты в горах Кавказа, Или пал за Сталинград, Мой земляк, ровесник, брат, Верный долгу к приказу Русский труженик-солдат.
Или, может, а этих дымах, Что уже недалеки, Видишь нынче свой родимый Угол дедовский, Борки -
И у той черты недальной, У земли многострадальной, , Что была к тебе добра, Влился голос твой в печальный И протяжный стон: «Ура-а... »
Как в бою удачи мало И дела нехороши, Виноватого, бывало, Там попробуй поищи.
Артиллерия толково Говорит — она права: — Вся беда, что танки снова В лес свернули по дрова.
А еще сложнее счеты, Чуть танкиста повстречал: — Подвела опять пехота. Залегла. Пропал запал.
А пехота не хвастливо, Без отрыва от земли Лишь махнет рукой лениво: — Точно. Танки подвели.
Так идет оно по кругу, И ругают все друг друга, Лишь в согласье все подряд Авиацию бранят.
Все хорошие ребята, Как посмотришь — красота. И ничуть не виноваты, И деревня не взята.
И противник по болоту, По траншейкам торфяным Садит вновь из минометов - Что ты хочешь делай с ним.
Адреса разведал точно, Шлет посылки спешной почтой, И лежишь ты, адресат, Изнывая, ждешь за кочкой, Скоро ль мина влепит в зад.
Перемокшая пехота В полный смак клянет болото, Не мечтает о другом - Хоть бы смерть, да на сухом.
Кто-нибудь еще расскажет, Как лежали там в тоске. Третьи сутки кукиш кажет В животе кишка кишке.
Посыпает дождик редкий, Кашель злой терзает грудь. Ни клочка родной газетки - Козью ножку завернуть;
И ни спичек, ни махорки - Все раскисло от воды. — Согласись, Василий Теркин, Хуже нет уже беды -
Тот лежит у края лужи, Усмехнулся: — Нет, друзья, О сто раз бывает хуже,
Это точно знаю я.
— Где уж хуже... — А не спорьте, Кто не хочет, тот не верь, Я сказал бы: на курорте Мы находимся теперь.
И глядит шутник великий На людей со стороны. Губы — то ли от черники, То ль от холода черны,
Говорит: — В своем болоте Ты находишься сейчас. Ты в цепи. Во взводе. В роте. Ты имеешь связь и часть.
Даже сетовать неловко При такой, чудак, судьбе. У тебя в руках винтовка, Две гранаты при тебе.
У тебя — в тылу ль, на фланге, - Сам не знаешь, как силен, - Бронебойки, пушки, танки. Ты, брат, — это батальон. Полк. Дивизия. А хочешь - Фронт. Россия! Наконец, Я, скажу тебе короче И понятней: ты — боец.
Ты в строю, прошу усвоить, А быть может, год назад Ты бы здесь изведал, воин, То, что наш изведал брат.
Ноги б с горя не носили! Где свои, где чьи края - Где тот фронт и где Россия - По какой рубеж своя -
И однажды ночью поздно, От деревни в стороне Укрывался б ты в колхозной, Например, сенной копне...
Тут, озноб вдувая в души, Долгой выгнувшись дугой, Смертный свист скатился в уши, Ближе, ниже, суше, глуше - И разрыв! За ним другой...
— Ну, накрыл. Не даст дослушать Человека. — Он такой...
И за каждым тем разрывом На примолкнувших ребят Рваный лист, кружась лениво, Ветки сбитые летят.
Тянет всех, зовет куда-то, Уходи, беда вот-вот... Только Теркин: — Брось, ребята, Говорю — не попадет.
Сам сидит как будто в кресле, Всех страхует от огня. — Ну, а если-. — А уж если... Получи тогда с меня.
Слушай лучше. Я серьезно Рассуждаю о войне.
Вот лежишь ты в той бесхозной, В поле брошенной копне.
Немец где- До ближней хаты Полверсты — ни дать ни взять, И приходят два солдата В поле сена навязать.
Из копнушки вяжут сено, Той, где ты нашел приют, Уминают под колено И поют. И что ж поют!
Хлопцы, верьте мне, не верьте, Только врать не стал бы я, А поют худые черти, Сам слыхал: «Москва моя».
Тут состроил Теркин рожу И привстал, держась за пень, И запел весьма похоже, Как бы немец мог запеть.
До того тянул он криво, И смотрел при этом он Так чванливо, так тоскливо, Так чудно, — печенки вон!
— Вот и смех тебе. Однако Услыхал бы ты тогда Эту песню, — ты б заплакал От печали и стыда.
И смеешься ты сегодня, Потому что, знай, боец: Этой песни прошлогодней Нынче немец не певец.
— Не певец-то — это верно, Это ясно, час не тот... — А деревню-то, примерно, Вот берем — не отдает.
И с тоскою бесконечной, Что, быть может, год берег, Кто-то так чистосердечно, Глубоко, как мех кузнечный, Вдруг вздохнул: — Ого, сынок!
Подивился Теркин вздоху, Посмотрел, — ну, ну! — сказал, - И такой ребячий хохот Всех опять в работу взял.
— Ах ты, Теркин. Ну и малый. И в кого ты удался, Только мать, наверно, знала... — Я от тетки родился.
— Теркин — теткин, елки-палки, Сыпь еще назло врагу.
— Не могу. Таланта жалко. До бомбежки берегу. Получай тогда на выбор, Что имею про запас.
— И за то тебе спасибо. — На здоровье. В добрый час.
Заключить теперь нельзя ли, Что, мол, горе не беда, Что ребята встали, взяли Деревушку без труда -
Что с удачей постоянной Теркин подвиг совершил: Русской ложкой деревянной Восемь фрицев уложил!
Нет, товарищ, скажем прямо: Был он долог до тоски, Летний бой за этот самый Населенный пункт Борки.
Много дней прошло суровых, Горьких, списанных в расход.
— Но позвольте, — скажут снова, - Так о чем тут речь идет -
Речь идет о том болоте, Где война стелила путь, Где вода была пехоте По колено, грязь — по грудь;
Где в трясине, в ржавой каше, Безответно — в счет, не в счет - Шли, ползли, лежали наши Днем и ночью напролет;
Где подарком из подарков, Как труды ни велики, Не Ростов им был, не Харьков, Населенный пункт Борки.
И в глуши, в бою безвестном, В сосняке, в кустах сырых Смертью праведной и честной Пали многие из них.
Пусть тот бой не упомянут В списке славы золотой, День придет — еще повстанут Люди в памяти живой.
И в одной бессмертной книге Будут все навек равны - Кто за город пал великий, Что один у всей страны;
Кто за гордую твердыню, Что у Волги у реки, Кто за тот, забытый ныне, Населенный пункт Борки.
И Россия — мать родная - Почесть всем отдаст сполна. Бой иной, пора иная, Жизнь одна и смерть одна.
О ЛЮБВИ
Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то...
Не подарок, так белье Собрала, быть может, И что дольше без нее, То она дороже.
И дороже этот час, Памятный, особый, Взгляд последний этих глаз, Что забудь попробуй.
Обойдись в пути большом, Глупой славы ради, Без любви, что видел в нем, В том прощальном взгляде.
Он у каждого из нас Самый сокровенный И бесценный наш запас, Неприкосновенный.
Он про всякий час, друзья, Бережно хранится. И с товарищем нельзя Этим поделиться, Потому — он мой, он весь - Мой, святой и скромный, У тебя он тоже есть, Ты подумай, вспомни.
Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то...
И приходится сказать, Что из всех тех женщин, Как всегда, родную мать Вспоминают меньше.
И не принято родной Сетовать напрасно, - В срок иной, в любви иной Мать сама была женой С тем же правом властным.
Да, друзья, любовь жены, - Кто не знал — проверьте, - На войне сильней войны И, быть может, смерти.
Ты ей только не перечь, Той любви, что вправе Ободрить, предостеречь, Осудить, прославить.
Вновь достань листок письма, Перечти сначала, Пусть в землянке полутьма, Ну-ка, где она сама То письмо писала -
При каком на этот раз Примостилась свете - То ли спали в этот час, То ль мешали дети, То ль болела голова Тяжко, не впервые, Оттого, брат, что дрова Не горят сырые-.
Впряжена в тот воз одна, Разве не устанет - Да зачем тебе жена Жаловаться станет -
Жены думают, любя, Что иное слово Все ж скорей найдет тебя На войне живого.
Нынче жены все добры, Беззаветны вдосталь, Даже те, что до поры Были ведьмы просто.
Смех — не смех, случалось мне С женами встречаться, От которых на войне Только и спасаться.
Чем томиться день за днем С той женою-крошкой, Лучше ползать под огнем Или под бомбежкой.
Лучше, пять пройдя атак, Ждать шестую в сутки... Впрочем, это только так, Только ради шутки.
Нет, друзья, любовь жены, - Сотню раз проверьте, - На войне сильней войны И, быть может, смерти.
И одно сказать о ней Вы б могли вначале: Что короче, что длинней - Та любовь, война ли -
Но, бестрепетно в лицо Глядя всякой правде, Я замолвил бы словцо За любовь, представьте.
Как война на жизнь ни шла, Сколько ни пахала, Но любовь пережила Срок ее немалый.
И недаром нету, друг, Письмеца дороже, Что из тех далеких рук, Дорогих усталых рук В трещинках по коже.
И не зря взываю я К женам настоящим: — Жены, милые друзья, Вы пишите чаще.
Не ленитесь к письмецу Приписать, что надо. Генералу ли, бойцу, Это — как награда.
Нет, товарищ, не забудь На войне жестокой: У войны короткий путь, У любви — далекий.
И ее большому дню Сроки близки ныне.
А к чему я речь клоню - Вот к чему, родные.
Всех, кого взяла война, Каждого солдата Проводила хоть одна Женщина когда-то...
Но хотя и жалко мне, Сам помочь не в силе, Что остался в стороне Теркин мой Василий.
Не случилось никого Проводить в дорогу.
Полюбите вы его, Девушки, ей-богу!
Любят летчиков у нас, Конники в почете.
Обратитесь, просим вас, К матушке-пехоте!
Полюбите молодца, Сердце подарите, До победного конца Верно полюбите!
Пусть тот конник на коне, Летчик в самолете, И, однако, на войне Первый ряд — пехоте.
Пусть танкист красив собой И горяч в работе, А ведешь машину в бой - Поклонись пехоте.
Пусть форсист артиллерист В боевом расчете, Отстрелялся — не гордись, Дела суть — в пехоте.
Обойдите всех подряд, Лучше не найдете:
Обратите нежный взгляд, Девушки, к пехоте.
ОТДЫХ ТЕРКИНА
На войне — в пути, в теплушке, В тесноте любой избушки, В блиндаже иль погребушке, - Там, где случай приведет, -
Лучше нет, как без хлопот, Без перины, без подушки, Примостясь кой-как друг к дружке, Отдохнуть… Минут шестьсот.
Даже больше б не мешало, Но солдату на войне Срок такой для сна, пожалуй, Можно видеть лишь во сне.
И представь, что вдруг, покинув В некий час передний край, Ты с попутною машиной Попадаешь прямо в рай.
Мы здесь вовсе не желаем Шуткой той блеснуть спроста, Что, мол, рай с передним краем Это — смежные места.
Рай по правде. Дом. Крылечко. Веник — ноги обметай. Дальше — горница и печка. Все, что надо. Чем не рай -
Вот и в книге ты отмечен, Раздевайся, проходи. И плечьми у теплой печи На свободе поведи.
Осмотрись вокруг детально, Вот в ряду твоя кровать. И учти, что это — спальня, То есть место — специально Для того, чтоб только спать.
Спать, солдат, весь срок недельный, Самолично, безраздельно Занимать кровать свою, Спать в сухом тепле постельном, Спать в одном белье нательном, Как положено в раю.
И по строгому приказу, Коль тебе здесь быть пришлось, Ты помимо сна обязан Пищу в день четыре раза Принимать. Но как- — вопрос.
Всех привычек перемена Поначалу тяжела. Есть в раю нельзя с колена, Можно только со стола.
И никто в раю не может Бегать к кухне с котелком, И нельзя сидеть в одеже И корежить хлеб штыком.
И такая установка Строго-настрого дана, Что у ног твоих винтовка Находиться не должна.
И в ущерб своей привычке Ты не можешь за столом Утереться рукавичкой Или — так вот — рукавом.
И когда покончишь с пищей, Не забудь еще, солдат, Что в раю за голенище Ложку прятать не велят.
Все такие оговорки Разобрав, поняв путем, Принял в счет Василий Теркин И решил: — Не пропадем.
Вот обед прошел и ужин. — Как вам нравится у нас - — Ничего. Немножко б хуже, То и было б в самый раз...
Покурил, вздохнул и на бок. Как-то странно голове. Простыня — пускай одна бы, Нет, так на, мол, сразу две.
Чистота — озноб по коже, И неловко, что здоров, А до крайности похоже, Будто в госпитале вновь.
Бережет плечо в кровати, Головой не повернет. Вот и девушка в халате Совершает свой обход.
Двое справа, трое слева К ней разведчиков тотчас. А она, как королева: Мол, одна, а сколько вас.
Теркин смотрит сквозь ресницы: О какой там речь красе. Хороша, как говорится, В прифронтовой полосе.
Хороша, при смутном свете, Дорога, как нет другой, И видать, ребята эти Отдохнули день, другой...
Сон-забвенье на пороге, Ровно, сладко дышит грудь. Ах, как холодно в дороге У объезда где-нибудь!
Как прохватывает ветер, Как луна теплом бедна! Ах, как трудно все на свете:
Служба, жизнь, зима, война. Как тоскует о постели На войне солдат живой! Что ж не спится в самом деле - Не укрыться ль с головой -
Полчаса и час проходит, С боку на бок, навзничь, ниц. Хоть убейся — не выходит. Все храпят, а ты казнись.
То ли жарко, то ли зябко, Не понять, а сна все нет. — Да надень ты, парень, шапку, - Вдруг дают ему совет.
Разъясняют: — Ты не первый, Не второй страдаешь тут. Поначалу наши нервы Спать без шапки не дают.
И едва надел родимый Головной убор солдат, Боевой, пропахший дымом И землей, как говорят, -
Тот, обношенный на славу Под дождем и под огнем, Что еще колючкой ржавой Как-то прорван был на нем;
Тот, в котором жизнь проводишь, Не снимая, — так хорош! - И когда ко сну отходишь, И когда на смерть идешь, -
Видит: нет, не зря послушал Тех, что знали, в чем резон: Как-то вдруг согрелись уши, Как-то стало мягче, груше - И всего свернуло в сон.
И проснулся он до срока С чувством редкостным — точь-в-точь Словно где-нибудь далеко Побывал за эту ночь;
Словно выкупался где-то, Где — хоть вновь туда вернись - Не зима была, а лето, Не война, а просто жизнь.
И с одной ногой обутой, Шапку снять забыв свою, На исходе первых суток Он задумался в раю.
Хороши харчи и хата, Осуждать не станем зря, Только, знаете, война-то Не закончена, друзья.
Посудите сами, братцы, Кто б чудней придумать мог: Раздеваться, разуваться На такой короткий срок.
Тут обвыкнешь — сразу крышка, Чуть покинешь этот рай. Лучше скажем: передышка. Больше время не теряй.
Закусил, собрался, вышел, Дело было на мази. Грузовик идет, — заслышал, Голосует: — Подвези.
И, четыре пуда грузу Добавляя по пути, Через борт ввалился в кузов, Постучал: давай, крути.
Ехал — близко ли, далеко - Кому надо, вымеряй. Только, рай, прощай до срока, И опять — передний край.
Соскочил у поворота, - Глядь — и дома, у огня.
— Ну, рассказывайте, что тут, Как тут, хлопцы, без меня -
— Сам рассказывай. Кому же Неохота знать тотчас, Как там, что в раю у вас...
— Хорошо. Немножко б хуже, Верно, было б в самый раз...
Хорошо поспал, богато, Осуждать не станем зря. Только, знаете, война-то Не закончена, друзья.
Как дойдем до той границы По Варшавскому шоссе, Вот тогда, как говорится, Отдохнем. И то не все.
А пока — в пути, в теплушке, В тесноте любой избушки, В блиндаже иль погребушке, Где нам случай приведет, -
Лучше нет, как без хлопот, Без перины, без подушки, Примостясь плотней друг к дружке, Отдохнуть. А там — вперед.
В НАСТУПЛЕНИИ
Столько жили в обороне, Что уже с передовой Сами шли, бывало, кони, Как в селе, на водопой.
И на весь тот лес обжитый, И на весь передний край У землянок домовитый Раздавался песий лай.
И прижившийся на диво, Петушок — была пора - По утрам будил комдива, Как хозяина двора.
И во славу зимних буден В бане — пару не жалей - Секлись вениками люди Вязки собственной своей.
На войне, как на привале, Отдыхали про запас, Жили, «Теркина» читали На досуге. Вдруг — приказ...
Вдруг — приказ, конец стоянке. И уж где-то далеки Опустевшие землянки, Сиротливые дымки.
И уже обыкновенно То, что минул целый год, Точно день. Вот так, наверно, И война, и все пройдет...
И солдат мой поседелый, Коль останется живой, Вспомнит: то-то было дело, Как сражались под Москвой...
И с печалью горделивой Он начнет в кругу внучат Свой рассказ неторопливый, Если слушать захотят...
Трудно знать. Со стариками Не всегда мы так добры. Там посмотрим. А покамест Далеко до той поры.
X x x
Бой в разгаре. Дымкой синей Серый снег заволокло. И в цепи идет Василий, Под огнем идет в село.
И до отчего порога, До родимого села Через то село дорога - Не иначе — пролегла.
Что поделаешь — иному И еще кружнее путь. И идет иной до дому То ли степью незнакомой, То ль горами где-нибудь...
Низко смерть над шапкой свищет, Хоть кого согнет в дугу.
Цепь идет, как будто ищет Что-то в поле на снегу.
И бойцам, что помоложе, Что впервые так идут, В этот час всего дороже Знать одно, что Теркин тут.
Хорошо — хотя ознобцем Пронимает под огнем - Не последним самым хлопцем Показать себя при нем.
Толку нет, что в миг тоскливый, Как снаряд берет разбег, Теркин так же ждет разрыва, Камнем кинувшись на снег;
Что над страхом меньше власти У того в бою подчас, Кто судьбу свою и счастье Испытал уже не раз;
Что, быть может, эта сила Уцелевшим из огня Человека выносила До сегодняшнего дня, -
До вот этой борозденки, Где лежит, вобрав живот, Он, обшитый кожей тонкой Человек. Лежит и ждет...
Где-то там, за полем бранным, Думу думает свою Тот, по чьим часам карманным Все часы идут в бою.
И за всей вокруг пальбою, За разрывами в дыму Он следит, владыка боя, И решает, что к чему.
Где-то там, в песчаной круче, В блиндаже сухом, сыпучем, Глядя в карту, генерал Те часы свои достал;
Хлопнул крышкой, точно дверкой, Поднял шапку, вытер пот...
И дождался, слышит Теркин: — Взвод! За Родину! Вперед!..
И хотя слова он эти - Клич у смерти на краю - Сотни раз читал в газете И не раз слыхал в бою, -
В душу вновь они вступали С одинаковою той Властью правды и печали, Сладкой горечи святой;
С тою силой неизменной, Что людей в огонь ведет, Что за все ответ священный На себя уже берет.
— Взвод! За Родину! Вперед!..
Лейтенант щеголеватый, Конник, спешенный в боях, По-мальчишечьи усатый, Весельчак, плясун, казак, Первым встал, стреляя с ходу, Побежал вперед со взводом, Обходя село с задов. И пролег уже далеко След его в снегу глубоком - Дальше всех в цепи следов.
Вот уже у крайней хаты Поднял он ладонь к усам:
— Молодцы! Вперед, ребята! - Крикнул так молодцевато, Словно был Чапаев сам.
Только вдруг вперед подался, Оступился на бегу, Четкий след его прервался На снегу...
И нырнул он в снег, как в воду, Как мальчонка с лодки в вир. И пошло в цепи по взводу: — Ранен! Ранен командир!..
Подбежали. И тогда-то, С тем и будет не забыт, Он привстал: — Вперед, ребята! Я не ранен. Я — убит...
Край села, сады, задворки - В двух шагах, в руках вот-вот... И увидел, понял Теркин, Что вести его черед.
— Взвод! За Родину! Вперед!..
И доверчиво по знаку, За товарищем спеша, С места бросились в атаку Сорок душ — одна душа...
Если есть в бою удача, То в исходе все подряд С похвалой, весьма горячей, Друг о друге говорят...
— Танки действовали славно. — Шли саперы молодцом. — Артиллерия подавно Не ударит в грязь лицом. — А пехота! — Как по нотам, Шла пехота. Ну да что там! Авиация — и та...
Словом, просто — красота.
И бывает так, не скроем, Что успех глаза слепит: Столько сыщется героев, Что — глядишь — один забыт,
Но для точности примерной, Для порядка генерал, Кто в село ворвался первым, Знать на месте пожелал.
Доложили, как обычно: Мол, такой-то взял село, Но не смог явиться лично, Так как ранен тяжело.
И тогда из всех фамилий, Всех сегодняшних имен - Теркин — вырвалось — Василий! Это был, конечно, он.
СМЕРТЬ И ВОИН
За далекие пригорки Уходил сраженья жар. На снегу Василий Теркин Неподобранный лежал.
Снег под ним, набрякши кровью, Взялся грудой ледяной. Смерть склонилась к изголовью: — Ну, солдат, пойдем со мной.
Я теперь твоя подруга, Недалеко провожу, Белой вьюгой, белой вьюгой, Вьюгой след запорошу.
Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой. — Я не звал тебя, Косая, Я солдат еще живой.
Смерть, смеясь, нагнулась ниже: — Полно, полно, молодец, Я-то знаю, я-то вижу: Ты живой, да не — жилец.
Мимоходом тенью смертной Я твоих коснулась щек, А тебе и незаметно, Что на них сухой снежок.
Моего не бойся мрака, Ночь, поверь, не хуже дня...
— А чего тебе, однако, Нужно лично от меня -
Смерть как будто бы замялась, Отклонилась от него. — Нужно мне… такую малость, Ну почти что ничего.
Нужен знак один согласья, Что устал беречь ты жизнь, Что о смертном молишь часе...
— Сам, выходит, подпишись- - Смерть подумала. — Ну что же, - Подпишись, и на покой. — Нет, уволь. Себе дороже. — Не торгуйся, дорогой.
Все равно идешь на убыль. - Смерть подвинулась к плечу. - Все равно стянулись губы, Стынут зубы... — Не хочу.
— А смотри-ка, дело к ночи, На мороз горит заря. Я к тому, чтоб мне короче И тебе не мерзнуть зря...
— Потерплю. — Ну, что ты, глупый! Ведь лежишь, всего свело. Я б тебя тотчас тулупом, Чтоб уже навек тепло.
Вижу, веришь. Вот и слезы, Вот уж я тебе милей. — Врешь, я плачу от мороза, Не от жалости твоей.
— Что от счастья, что от боли - Все равно. А холод лют. Завилась поземка в поле. Нет, тебя уж не найдут...
И зачем тебе, подумай, Если кто и подберет. Пожалеешь, что не умер Здесь, на месте, без хлопот...
— Шутишь, Смерть, плетешь тенета. Отвернул с трудом плечо. - Мне как раз пожить охота, Я и не жил-то еще...
— А и встанешь, толку мало, - Продолжала Смерть, смеясь. - А и встанешь — все сначала: Холод, страх, усталость, грязь... Ну-ка, сладко ли, дружище, Рассуди-ка в простоте.
— Что судить! С войны не взыщешь Ни в каком уже суде.
— А тоска, солдат, в придачу;
Как там дома, что с семьей - — Вот уж выполню задачу -
Кончу немца — и домой. — Так. Допустим. Но тебе-то И домой к чему прийти-, Догола земля раздета И разграблена, учти. Все в забросе.
— Я работник, Я бы дома в дело вник, — Дом разрушен. — Я и плотник... — Печки нету. — И печник...
Я от скуки — на все руки, Буду жив — мое со мной. — Дай еще сказать старухе: Вдруг придешь с одной рукой - Иль еще каким калекой, - Сам себе и то постыл...
И со Смертью Человеку Спорить стало свыше сил. Истекал уже он кровью, Коченел. Спускалась ночь...
— При одном моем условье, Смерть, послушай… я не прочь...
И, томим тоской жестокой, Одинок, и слаб, и мал, Он с мольбой, не то с упреком Уговариваться стал: — Я не худший и не лучший, Что погибну на войне. Но в конце ее, послушай, Дашь ты на день отпуск мне - Дашь ты мне в тот день последний, В праздник славы мировой, Услыхать салют победный, Что раздастся над Москвой - Дашь ты мне в тот день немножко Погулять среди живых - Дашь ты мне в одно окошко Постучать в краях родных - И как выйдут на крылечко, - Смерть, а Смерть, еще мне там Дашь сказать одно словечко - Полсловечка - — Нет. Не дам...
Дрогнул Теркин, замерзая На постели снеговой.
— Так пошла ты прочь, Косая, Я солдат еще живой.
Буду плакать, выть от боли, Гибнуть в поле без следа, Но тебе по доброй воле Я не сдамся никогда.
— Погоди. Резон почище Я найду, — подашь мне знак...
— Стой! Идут за мною. Ищут. Из санбата. — Где, чудак - — Вон, по стежке занесенной...
Смерть хохочет во весь рот: — Из команды похоронной. — Все равно: живой народ.
Снег шуршит, подходят двое. Об лопату звякнул лом.
— Вот еще остался воин. К ночи всех не уберем.
— А и то устали за день, Доставай кисет, земляк. На покойничке присядем Да покурим натощак.
— Кабы, знаешь, до затяжки - Щей горячих котелок. — Кабы капельку из фляжки. — Кабы так — один глоток.
— Или два...
И тут, хоть слабо, Подал Теркин голос свой: — Прогоните эту бабу, Я солдат еще живой.
Смотрят люди: вот так штука! Видят: верно, — жив солдат,
— Что ты думаешь! — А ну-ка, Понесем его в санбат.
— Ну и редкостное дело, - Рассуждают не спеша. - Одно дело — просто тело, А тут — тело и душа.
— Еле-еле душа в теле... — Шутки, что ль, зазяб совсем. А уж мы тебя хотели, Понимаешь, в наркомзем...
— Не толкуй. Заждался малый. Вырубай шинель во льду. Поднимай.
А Смерть сказала: — Я, однако, вслед пойду.
Земляки — они к работе Приспособлены к иной. Врете, мыслит, растрясете И еще он будет мой.
Два ремня да две лопаты, Две шинели поперек. — Береги, солдат, солдата. — Понесли. Терпи, дружок.
Норовят, чтоб меньше тряски, Чтоб ровнее как-нибудь, Берегут, несут с опаской: Смерть сторонкой держит путь.
А дорога — не дорога, - Целина, по пояс снег. — Отдохнули б вы немного, Хлопцы...
— Милый человек, - Говорит земляк толково, - Не тревожься, не жалей. Потому несем живого, Мертвый вдвое тяжелей.
А другой: — Оно известно. А еще и то учесть, Что живой спешит до места, - Мертвый дома — где ни есть.
— Дело, стало быть, в привычке, - Заключают земляки. - Что ж ты, друг, без рукавички - На-ко теплую, с руки...
И подумала впервые Смерть, следя со стороны: «До чего они, живые, Меж собой свои — дружны. Потому и с одиночкой Сладить надобно суметь, Нехотя даешь отсрочку».
И, вздохнув, отстала Смерть.
ТЕРКИН ПИШЕТ
… И могу вам сообщить Из своей палаты, Что, большой любитель жить, Выжил я, ребята.
И хотя натер бока, Належался лежнем, Говорят, зато нога Будет лучше прежней.
И намерен я опять Вскоре без подмоги Той ногой траву топтать, Встав на обе ноги...
Озабочен я сейчас Лишь одной задачей, Чтоб попасть в родную часть, Никуда иначе.
С нею жил и воевал, Курс наук усвоил. Отступая, пыль глотал, Наступая, снег черпал Валенками воин.
И покуда что она Для меня — солдата - Все на свете, все сполна: И родная сторона, И семья, и хата.
И охота мне скорей К ней в ряды вклиниться И, дождавшись добрых дней, По Смоленщине своей Топать до границы.
Впрочем, даже суть не в том, Я скажу точнее: Доведись другим путем До конца идти, — пойдем, Где угодно, с нею!
Если ж пуля в третий раз Клюнет насмерть, злая, То по крайности средь вас, Братцы, свой последний час Встретить я желаю.
Только с этим мы спешить Без нужды не станем. Я большой любитель жить, Как сказал заране.
И, поскольку я спешу Повстречаться с вами, Генералу напишу Теми же словами.
Полагаю, генерал Как-никак уважит, - Он мне орден выдавал, В просьбе не откажет.
За письмом, надеюсь, вслед Буду сам обратно... Ну и повару привет От меня двукратный.
Пусть и впредь готовят так, Заправляя жирно, Чтоб в котле стоял черпак По команде «смирно»...
И одним слова свои Заключить хочу я: Что великие бои, Как погоду, чую.
Так бывает у коня Чувство близкой свадьбы... До того большого дня Мне без палок встать бы!
Сплю скорей да жду вестей. Все сказал до корки... Обнимаю вас, чертей. Ваш Василий Теркин.
ТЕРКИН-ТЕРКИН
Чья-то печка, чья-то хата, На дрова распилен хлев... Кто назябся — дело свято, Тому надо обогрев.
Дело свято — чья там хата, Кто их нынче разберет. Грейся, радуйся, ребята, Сборный, смешанный народ.
На полу тебе солома, Задремалось, так ложись. Не у тещи, и не дома, Не в раю, однако, жизнь.
Тот сидит, разувши ногу, Приподняв, глядит на свет. Всю ощупывает строго, - Узнает — его иль нет.
Тот, шинель смахнув без страху, Высоко задрав рубаху, Прямо в печку хочет влезть. — Не один ты, братец, здесь. — Отслонитесь, хлопцы. Темень... — Что ты, правда, как тот немец... — Нынче немец сам не тот.
— Ну, брат, он еще дает, Отпускает, не скупится... — Все же с прежним не сравнится, - Снял сапог с одной ноги. — Дело ясное, — беги!
— Охо-хо. Война, ребятки. — А ты думал! Вот чудак. — Лучше нет — чайку в достатке, Хмель — он греет, да не так.
— Это чья же установка Греться чаем- Вот и врешь. — Эй, не ставь к огню винтовку... — А еще кулеш хорош...
Опрокинутый истомой, Теркин дремлет на спине, От беседы в стороне. Так ли, сяк ли, Теркин дома, То есть — снова на войне...
Это раненым известно: Воротись ты в полк родной - Все не то: иное место И народ уже иной.
Прибаутки, поговорки Не такие ловит слух...
— Где-то наш Василий Теркин- - Это слышит Теркин вдруг.
Привстает, шурша соломой, Что там дальше — подстеречь. Никому он не знакомый - И о нем как будто речь.
Но сквозь шум и гам веселый, Что кипел вокруг огня, Вот он слышит новый голос: — Это кто там про меня-.
— Про тебя- - Без оговорки Тот опять: — Само собой. — Почему - — Так я же Теркин.
Это слышит Теркин мой.
Что-то странное творится, Непонятное уму. Повернулись тотчас лица Молча к Теркину. К тому.
Люди вроде оробели: — Теркин — лично - — Я и есть. — В самом деле - — В самом деле. — Хлопцы, хлопцы, Теркин здесь!
— Не свернете ли махорки- - Кто-то вытащил кисет. И не мой, а тот уж Теркин Говорит: — Махорки- Нет.
Теркин мой — к огню поближе, Отгибает воротник. Поглядит, а он-то рыжий - Теркин тот, его двойник.
Если б попросту махорки Теркин выкурил второй, И не встрял бы, может, Теркин, Промолчал бы мой герой.
Но, поскольку водит носом, Задается человек, Теркин мой к нему с вопросом: — А у вас небось «Казбек» -
Тот помедлил чуть с ответом: Мол, не понял ничего. — Что ж, трофейной сигаретой Угощу. - Возьми его!
Видит мой Василий Теркин - Не с того зашел конца. И не то чтоб чувством горьким Укололо молодца, -
Не любил людей спесивых, И, обиду затая, Он сказал, вздохнув лениво: — Все же Теркин — это я...
Смех, волненье. — Новый Теркин! — Хлопцы, двое... — Вот беда... — Как дойдет их до пятерки, Разбудите нас тогда.
— Нет, брат, шутишь, — отвечает Теркин тот, поджав губу, - Теркин — я.
— Да кто их знает, - Не написано на лбу.
Из кармана гимнастерки Рыжий — книжку: — Что ж я вам...
— Точно: Теркин... — Только Теркин Не Василий, а Иван.
Но, уже с насмешкой глядя, Тот ответил моему:
— Ты пойми, что рифмы ради Можно сделать хоть Фому.
Этот выдохнул затяжку: — Да, но Теркин-то — герой.
Тот шинелку нараспашку: — Вот вам орден, вот другой, Вот вам Теркин-бронебойщик, Верьте слову, не молве. И машин подбил я больше - Не одну, а целых две...
Теркин будто бы растерян, Грустно щурится в огонь. — Я бы мог тебя проверить, Будь бы здесь у нас гармонь.
Все кругом: — Гармонь найдется, Есть у старшего. — Не тронь. — Что не тронь - — Смотри, проснется... — Пусть проснется. — Есть гармонь!
Только взял боец трехрядку, Сразу видно: гармонист. Для началу, для порядку Кинул пальцы сверху вниз.
И к мехам припал щекою, Строг и важен, хоть не брит, И про вечер над рекою Завернул, завел навзрыд...
Теркин мой махнул рукою: — Ладно. Можешь, — говорит, - Но одно тебя, брат, губит: Рыжесть Теркину нейдет.
— Рыжих девки больше любят, - Отвечает Теркин тот.
Теркин сам уже хохочет, Сердцем щедрым наделен. И не так уже хлопочет За себя, — что Теркин он.
Чуть обидно, да приятно, Что такой же рядом с ним. Непонятно, да занятно Всем ребятам остальным.
Молвит Теркин: — Сделай милость, Будь ты Теркин насовсем. И пускай однофамилец Буду я... ;
А тот: — Зачем-.
— Кто же Теркин - — Ну и лихо!.. -
Хохот, шум, неразбериха... Встал какой-то старшина Да как крикнет: — Тишина!
Что вы тут не разберете, Не поймете меж собой - По уставу каждой роте Будет придан Теркин свой,
Слышно всем- Порядок ясен - Жалоб нету- Ни одной - Разойдись!
И я согласен С этим строгим старшиной. Я бы, может быть, и взводам Придал Теркина в друзья...
Впрочем, все тут мимоходом К разговору вставил я.
ОТ АВТОРА
По которой речке плыть, - Той и славушку творить...
С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой.
Но еще не знал я, право, Что с печатного столбца Всем придешься ты по нраву, А иным войдешь в сердца.
До войны едва в помине Был ты, Теркин, на Руси. Теркин- Кто такой- А ныне Теркин — кто такой- — спроси.
— Теркин, как же! — Знаем. — Дорог. — Парень свой, как говорят.
— Словом, Теркин, тот, который На войне лихой солдат, На гулянке гость не лишний, На работе — хоть куда...
Жаль, давно его не слышно, Может, что худое вышло - Может, с Теркиным беда -
— Не могло того случиться. — Не похоже. — Враки. — Вздор...
— Как же, если очевидца Подвозил один шофер.
В том бою лежали рядом, Теркин будто бы привстал, В тот же миг его снарядом Бронебойным — наповал.
— Нет, снаряд ударил мимо. А слыхали так, что мина...
— Пуля-дура... — А у нас Говорили, что фугас.
— Пуля, бомба или мина - Все равно, не в том вопрос. А слова перед кончиной Он какие произнес -
— Говорил насчет победы. Мол, вперед. Примерно так...
— Жаль, — сказал, — что до обеда Я убитый, натощак. Неизвестно, мол, ребята, Отправляясь на тот свет, Как там, что: без аттестата Признают нас или нет -
— Нет, иное почему-то Слышал раненый боец. Молвил Теркин в ту минуту: «Мне — конец, войне — конец».
Если так, тогда не верьте, Разве это невдомек: Не подвержен Теркин смерти, Коль войне не вышел срок...
Шутки, слухи в этом духе Автор слышит не впервой. Правда правдой остается, А молва себе — молвой.
Нет, товарищи, герою, Столько лямку протащив, Выходить теперь из строя- - Извините! — Теркин жив!
Жив-здоров. Бодрей, чем прежде. Помирать- Наоборот, Я в такой теперь надежде: Он меня переживет.
Все худое он изведал, Он терял родимый край И одну политбеседу Повторял: — Не унывай!
С первых дней годины горькой Мир слыхал сквозь грозный гром, Повторял Василий Теркин: — Перетерпим. Перетрем...
Нипочем труды и муки, Горечь бедствий и потерь. А кому же книги в руки, Как не Теркину теперь-!
Рассуди-ка, друг-товарищ, Посмотри-ка, где ты вновь На привалах кашу варишь, В деревнях грызешь морковь.
Снова воду привелося Из какой черпать реки! Где стучат твои колеса, Где ступают сапоги!
Оглянись, как встал с рассвета Или ночь не спал, солдат, Был иль не был здесь два лета, Две зимы тому назад.
Вся она — от Подмосковья И от Волжского верховья До Днепра и Заднепровья - Вдаль на запад сторона, - Прежде отданная с кровью, Кровью вновь возвращена.
Вновь отныне это свято: Где ни свет, то наша хата, Где ни дым, то наш костер, Где ни стук, то наш топор, Что ни груз идет куда-то, - Наш маршрут и наш мотор!
И такую-то махину, Где гони, гони машину, - Есть где ехать вдаль и вширь, Он пешком, не вполовину, Всю промерил, богатырь.
Богатырь не тот, что в сказке - Беззаботный великан, А в походной запояске, Человек простой закваски, Что в бою не чужд опаски, Коль не пьян. А он не пьян.
Но покуда вздох в запасе, Толку нет о смертном часе. В муках тверд и в горе горд, Теркин жив и весел, черт!
Праздник близок, мать-Россия, Оберни на запад взгляд: Далеко ушел Василий, Вася Теркин, твой солдат.
То серьезный, то потешный, Нипочем, что дождь, что снег, - В бой, вперед, в огонь кромешный Он идет, святой и грешный, Русский чудо-человек.
Разносись, молва, по свету: Объявился старый друг... — Ну-ка, к свету. — Ну-ка, вслух.
ДЕД И БАБА
Третье лето. Третья осень. Третья озимь ждет весны. О своих нет-нет и спросим Или вспомним средь войны.
Вспомним с нами отступавших, Воевавших год иль час, Павших, без вести пропавших, С кем видались мы хоть раз, Провожавших, вновь встречавших, Нам попить воды подавших, Помолившихся за нас.
Вспомним вьюгу-завируху Прифронтовой полосы, Хату с дедом и старухой, Где наш друг чинил часы.
Им бы не было износу Впредь до будущей войны, Но, как водится, без спросу Снял их немец со стены:
То ли вещью драгоценной Те куранты посчитал, То ль решил с нужды военной, - Как-никак цветной металл.
Шла зима, весна и лето. Немец жить велел живым. Шла война далеко где-то Чередом глухим своим.
И в твоей родимой речке Мылся немец тыловой. На твоем сидел крылечке С непокрытой головой.
И кругом его порядки, И немецкий, привозной На смоленской узкой грядке Зеленел салат весной.
И ходил сторонкой, боком Ты по улочке своей, - Уберегся ненароком, Жить живи, дышать не смей.
Так и жили дед да баба Без часов своих давно, И уже светилось слабо На пустой стене пятно...
Но со страстью неизменной Дед судил, рядил, гадал О кампании военной, Как в отставке генерал.
На дорожке возле хаты Костылем старик чертил Окруженья и охваты, Фланги, клинья, рейды в тыл...
— Что ж, за чем там остановка- - Спросят люди. - Срок не мал...
Дед-солдат моргал неловко, Кашлял: — Перегруппировка... - И таинственно вздыхал.
У людей уже украдкой Наготове был упрек, Словно добрую догадку Дед по скупости берег.
Словно думал подороже Запросить с души живой. — Дед, когда же - — Дед, ну что же - — Где ж он, дед, Буденный твой -
И едва войны погудки Заводил вдали восток, Дед, не медля ни минутки, Объявил, что грянул срок.
Отличал тотчас по слуху Грохот наших батарей. Бегал, топал: — Дай им духу! Дай еще! Добавь! Прогрей!
Но стихала канонада, Потухал зарниц пожар. — Дед, ну что же - — Думать надо, Здесь не главный был удар.
И уже казалось деду, - Сам хотел того иль нет, - Перед всеми за победу Лично он держал ответ.
И, тая свою кручину, Для всего на свете он И угадывал причину, И придумывал резон.
Но когда пора настала, Долгожданный вышел срок, То впервые воин старый Ничего сказать не мог...
Все тревоги, все заботы У людей слились в одну: Чтоб за час до той свободы Не постигла смерть в плену.
X x x
В ночь, как все, старик с женой Поселились в яме. А война — не стороной, Нет, над головами.
Довелось под старость лет: Ни в пути, ни дома, А у входа на тот свет Ждать в часы приема.
Под накатом из жердей, На мешке картошки, С узелком, с горшком углей, С курицей в лукошке...
Две войны прошел солдат Целый, невредимый. Пощади его, снаряд, В конопле родимой!
Просвисти над головой, Но вблизи не падай, Даже если ты и свой, - Все равно не надо!
Мелко крестится жена, Сам не скроешь дрожи! Ведь живая смерть страшна И солдату тоже.
Стихнул грохот огневой С полночи впервые. Вдруг — шаги за коноплей. — Ну, идут… немые...
По картофельным рядам К погребушке прямо. — Ну, старик, не выйти нам Из готовой ямы.
Но старик встает, плюет По-мужицки в руку, За топор — и наперед: Заслонил старуху.
Гибель верную свою, Как тот миг ни горек, Порешил встречать в бою, Держит свой топорик.
Вот шаги у края — стоп! И на шубу глухо Осыпается окоп. Обмерла старуха.
Все же вроде как жива, - Наше место свято, - Слышит русские слова: — Жители, ребята-.
— Детки! Родненькие… Детки!.. Уронил топорик дед. — Мы, отец, еще в разведке, Тех встречай, что будут вслед.
На подбор орлы-ребята, Молодец до молодца. И старшой у аппарата, - Хоть ты что, знаком с лица.
— Закурить- Верти, папаша. - Дед садится, вытер лоб. — Ну, ребята, счастье ваше - Голос подали. А то б...
И старшой ему кивает: — Ничего. На том стоим. На войне, отец, бывает - Попадает по своим.
— Точно так. — И тут бы деду В самый раз, что покурить, В самый раз продлить беседу: Столько ждал! — Поговорить.
Но они спешат не в шутку. И еще не снялся дым... — Погоди, отец, минутку, Дай сперва освободим...
Молодец ему при этом Подмигнул для красоты, И его по всем приметам Дед узнал: — Так это ж ты!
Друг-знакомец, мастер-ухарь, С кем сидели у стола. Погляди скорей, старуха! Узнаешь его, орла -
Та как глянула: — Сыночек! Голубочек. Вот уж гость. Может, сала съешь кусочек, Воевал, устал небось -
Смотрит он, шутник тот самый: — Закусить бы счел за честь, Но ведь нету, бабка, сала - — Да и нет, а все же есть...
— Значит, цел, орел, покуда. — Ну, отец, не только цел: Отступал солдат отсюда, А теперь, гляди, кто буду, - Вроде даже офицер.
— Офицер- Так-так. Понятно, - Дед кивает головой. - Ну, а если… на попятный, То опять как рядовой-.
— Нет, отец, забудь. Отныне Нерушим простой завет: Ни в большом, ни в малом чине На попятный ходу нет.
Откажи мне в черствой корке, Прогони тогда за дверь. Это я, Василий Теркин, Говорю. И ты уж верь.
— Да уж верю! Как получше, На какой теперь манер: Господин, сказать, поручик Иль товарищ, офицер -
— Стар годами, слаб глазами, И, однако, ты, старик, За два года с господами К обращению привык...
Дед — плеваться, а старуха, Подпершись одной рукой, Чуть склонясь и эту руку Взявши под локоть другой, Все смотрела, как на сына Смотрит мать из уголка.
— 3акуси еще, — просила, - Закуси, поешь пока... И спешил, а все ж отведал, Угостился, как родной... Табаку отсыпал деду И простился.
— Связь, за мной! - И уже пройдя немного, - Мастер памятлив и тут, - Теркин будто бы с порога Про часы спросил:
— Идут - — Как не так! — и вновь причина Бабе кинуться в слезу.
— Будет, бабка! Из Берлина Двое новых привезу.
НА ДНЕПРЕ
За рекой еще Угрою, Что осталась позади, Генерал сказал герою: — Нам с тобою по пути...
Вот, казалось, парню счастье, Наступать расчет прямой: Со своей гвардейской частью На войне придет домой.
Но едва ль уже мой Теркин, Жизнью тертый человек, При девчонках на вечерке Помышлял курить «Казбек»...
Все же с каждым переходом, С каждым днем, что ближе к ней, Сторона, откуда родом, Земляку была больней.
И в пути, в горячке боя, На привале и во сне В нем жила сама собою Речь к родимой стороне:
— Мать-земля моя родная, Сторона моя лесная, Приднепровский отчий край, Здравствуй, сына привечай!
Мать-земля моя родная, Я твою изведал власть, Как душа моя больная Издали к тебе рвалась!
Я загнул такого крюку, Я прошел такую даль, И видал такую муку, И такую знал печаль!
Мать-земля моя родная, Дымный дедовский большак, Я про то не вспоминаю, Не хвалюсь, а только так!..
Я иду к тебе с востока, Я тот самый, не иной. Ты взгляни, вздохни глубоко, Встреться наново со мной.
Мать-земля моя родная, Ради радостного дня Ты прости, за что — не знаю, Только ты прости меня!..
Так в пути, в горячке боя, В суете хлопот и встреч В нем жила сама собою Эта песня или речь.
Но война — ей все едино, Все — хорошие края: Что Кавказ, что Украина, Что Смоленщина твоя.
Через реки и речонки, По мостам, и вплавь, и вброд, Мимо, мимо той сторонки Шла дивизия вперед.
А левее той порою, Ранней осенью сухой, Занимал село героя Генерал совсем другой...
Фронт полнел, как половодье, Вширь и вдаль. К Днепру, к Днепру Кони шли, прося поводья, Как с дороги ко двору.
И в пыли, рябой от пота, Фронтовой смеялся люд: Хорошо идет пехота. Раз колеса отстают.
Нипочем, что уставали По пути к большой реке Так, что ложку на привале Не могли держать в руке.
Вновь сильны святым порывом, Шли вперед своим путем, Со страдальчески-счастливым, От жары открытым ртом.
Слева наши, справа наши, Не отстать бы на ходу. — Немец кухни с теплой кашей Второпях забыл в саду.
— Подпереть его да в воду. — Занял берег, сукин сын! — Говорят, уж занял с ходу Населенный пункт Берлин...
Золотое бабье лето Оставляя за собой, Шли войска — и вдруг с рассвета Наступил днепровский бой...
Может быть, в иные годы, Очищая русла рек, Все, что скрыли эти воды, Вновь увидит человек.
Обнаружит в илах сонных, Извлечет из рыбьей мглы, Как стволы дубов мореных, Орудийные стволы;
Русский танк с немецким в паре, Что нашли один конец, И обоих полушарий Сталь, резину и свинец;
Хлам войны — понтона днище, Трос, оборванный в песке, И топор без топорища, Что сапер держал в руке.
Может быть, куда как пуще И об этом топоре Скажет кто-нибудь в грядущей Громкой песне о Днепре;
О страде неимоверной Кровью памятного дня.
Но о чем-нибудь, наверно, Он не скажет за меня.
Пусть не мне еще с задачей Было сладить. Не беда. В чем-то я его богаче, - Я ступал в тот след горячий, Я там был. Я жил тогда...
Если с грузом многотонным Отстают грузовики, И когда-то мост понтонный Доберется до реки, -
Под огнем не ждет пехота, Уставной держась статьи, За паром идут ворота; Доски, бревна — за ладьи.
К ночи будут переправы, В срок поднимутся мосты, А ребятам берег правый Свесил на воду кусты.
Подплывай, хватай за гриву. Словно доброго коня. Передышка под обрывом И защита от огня.
Не беда, что с гимнастерки, Со всего ручьем течет... Точно так Василий Теркин И вступил на берег тот.
На заре туман кудлатый, Спутав дымы и дымки, В берегах сползал куда-то, Как река поверх реки. ,
И еще в разгаре боя, Нынче, может быть, вот-вот, Вместе с берегом, с землею Будет в воду сброшен взвод.
Впрочем, всякое привычно, - Срок войны, что жизни век. От заставы пограничной До Москвы-реки столичной И обратно — столько рек!
Вот уже боец последний Вылезает на песок И жует сухарь немедля, Потому — в Днепре намок,
Мокрый сам, шуршит штанами. Ничего! — На то десант. — Наступаем. Днепр за нами, А, товарищ лейтенант-.
Бой гремел за переправу, А внизу, южнее чуть - Немцы с левого на правый, Запоздав, держали путь.
Но уже не разминуться, Теркин строго говорит: — Пусть на левом в плен сдаются, Здесь пока прием закрыт,
А на левом с ходу, с ходу Подоспевшие штыки Их толкали в воду, в воду, А вода себе теки...
И еще меж берегами Без разбору, наугад Бомбы сваи помогали Загонять, стелить накат...
Но уже из погребушек, Из кустов, лесных берлог Шел народ — родные души - По обочинам дорог...
К штабу на берег восточный Плелся стежкой, стороной Некий немец беспорточный, Веселя народ честной.
— С переправы - — С переправы. Только-только из Днепра. — Плавал, значит - — Плавал, дьявол, Потому — пришла жара... — Сытый, черт! Чистопородный. — В плен спешит, как на привал...
Но уже любимец взводный - Теркин, в шутки не встревал. Он курил, смотрел нестрого, Думой занятый своей. За спиной его дорога Много раз была длинней. И молчал он не в обиде, Не кому-нибудь в упрек, - Просто, больше знал и видел, Потерял и уберег...
— Мать-земля моя родная, Вся смоленская родня, Ты прости, за что — не знаю, Только ты прости меня!
Не в плену тебя жестоком, По дороге фронтовой, А в родном тылу глубоком Оставляет Теркин твой. Минул срок годины горькой, Не воротится назад.
— Что ж ты, брат, Василий Теркин, Плачешь вроде-. — Виноват...
ПРО СОЛДАТА-СИРОТУ
Нынче речи о Берлине. Шутки прочь, — подай Берлин. И давно уж не в помине, Скажем, древний город Клин.
И на Одере едва ли Вспомнят даже старики, Как полгода с бою брали Населенный пункт Борки.
А под теми под Борками Каждый камень, каждый кол На три жизни вдался в память Нам с солдатом-земляком.
Был земляк не стар, не молод, На войне с того же дня И такой же был веселый, Наподобие меня.
Приходилось парню драпать, Бодрый дух всегда берег, Повторял: «Вперед, на запад», Продвигаясь на восток.
Между прочим, при отходе, Как сдавали города, Больше вроде был он в моде, Больше славился тогда.
И по странности, бывало, Одному ему почет, Так что даже генералы Были будто бы не в счет.
Срок иной, иные даты. Разделен издревле труд: Города сдают солдаты, Генералы их берут.
В общем, битый, тертый, жженый, Раной меченный двойной, В сорок первом окруженный, По земле он шел родной.
Шел солдат, как шли другие, В неизвестные края: «Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя-. »
И в плену семью кидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей.
Но какая ни морока, Правда правдой, ложью ложь. Отступали мы до срока, Отступали мы далеко, Но всегда твердили: — Врешь!..
И теперь взглянуть на запад От столицы. Край родной! Не на шутку был он заперт За железною стеной.
И до малого селенья Та из плена сторона Не по щучьему веленью Вновь сполна возвращена,
По веленью нашей силы, Русской, собственной своей. Ну-ка, где она, Россия, У каких гремит дверей!
И, навеки сбив охоту В драку лезть на свой авось, Враг ее — какой по счету! - Пал ничком и лапы врозь.
Над какой столицей круто Взмыл твой флаг, отчизна-мать! Подождемте до салюта, Чтобы в точности сказать.
Срок иной, иные даты. Правда, ноша не легка... Но продолжим про солдата, Как сказали, земляка.
Дом родной, жена ли, дети, Брат, сестра, отец иль мать У тебя вот есть на свете, - Есть куда письмо послать.
А у нашего солдата - Адресатом белый свет. Кроме радио, ребята, Близких родственников нет.
На земле всего дороже, Коль имеешь про запас То окно, куда ты сможешь Постучаться в некий час.
На походе за границей, В чужедальней стороне, Ах, как бережно хранится Боль-мечта о том окне!
А у нашего солдата, - Хоть сейчас войне отбой, - Ни окошка нет, ни хаты, Ни хозяйки, хоть женатый, Ни сынка, а был, ребята, - Рисовал дома с трубой...
Под Смоленском наступали. Выпал отдых. Мой земляк Обратился на привале К командиру: так и так, -
Отлучиться разрешите, Дескать, случай дорогой, Мол, поскольку местный житель, До двора — подать рукой.
Разрешают в меру срока... Край известный до куста. Но глядит — не та дорога, Местность будто бы не та.
Вот и взгорье, вот и речка, Глушь, бурьян солдату в рост, Да на столбике дощечка, Мол, деревня Красный Мост.
И нашлись, что были живы, И скажи ему спроста Все по правде, что служивый - Достоверный сирота.
У дощечки на развилке, Сняв пилотку, наш солдат Постоял, как на могилке, И пора ему назад.
И, подворье покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей...
Но, бездомный и безродный, Воротившись в батальон, Ел солдат свой суп холодный После всех, и плакал он.
На краю сухой канавы, С горькой, детской дрожью рта, Плакал, сидя с ложкой в правой, С хлебом в левой, — сирота.
Плакал, может быть, о сыне, О жене, о чем ином, О себе, что знал: отныне Плакать некому о нем.
Должен был солдат и в горе Закусить и отдохнуть, Потому, друзья, что вскоре Ждал его далекий путь.
До земли советской края Шел тот путь в войне, в труде.
А война пошла такая - Кухни сзади, черт их где!
Позабудешь и про голод За хорошею войной. Шутки, что ли, сутки — город, Двое суток — областной.
Срок иной, пора иная - Бей, гони, перенимай. Белоруссия родная, Украина золотая, Здравствуй, пели, и прощай.
Позабудешь и про жажду, Потому что пиво пьет На войне отнюдь не каждый Тот, что брал пивной завод.
Так-то с ходу ли, не с ходу, Соступив с родной земли, Пограничных речек воду Мы с боями перешли.
Счет сведен, идет расплата На свету, начистоту. Но закончим про солдата, Про того же сироту.
Где он нынче на поверку. Может, пал в бою каком, С мелкой надписью фанерку Занесло сырым снежком.
Или снова был он ранен, Отдохнул, как долг велит, И опять на поле брани Вместе с нами брал Тильзит -
И, Россию покидая, За войной спеша скорей, Что он думал, не гадаю, Что он нес в душе своей.
Может, здесь еще бездонней И больней душе живой, Так ли, нет, — должны мы помнить О его слезе святой.
Если б ту слезу руками Из России довелось На немецкий этот камень Донести, — прожгла б насквозь"
Счет велик, идет расплата. И за той большой страдой Не забудемте, ребята, Вспомним к счету про солдата, Что остался сиротой.
Грозен счет, страшна расплата За мильоны душ и тел. Уплати — и дело свято, Но вдобавок за солдата, Что в войне осиротел.
Далеко ли до Берлина, Не считай, шагай, смоли, - Вдвое меньше половины Той дороги, что от Клина, От Москвы уже прошли.
День идет за ночью следом, Подведем штыком черту. Но и в светлый день победы Вспомним, братцы, за беседой Про солдата-сироту...
ПО ДОРОГЕ НА БЕРЛИН
По дороге на Берлин Вьется серый пух перин.
Провода умолкших линий, Ветки вымокшие лип Пух перин повил, как иней, По бортам машин налип.
И колеса пушек, кухонь Грязь и снег мешают с пухом. И ложится на шинель С пухом мокрая метель...
Скучный климат заграничный, Чуждый край краснокирпичный, Но война сама собой, И земля дрожит привычно, Хрусткий щебень черепичный Отряхая с крыш долой...
Мать-Россия, мы полсвета У твоих прошли колес, Позади оставив где-то Рек твоих раздольный плес.
Долго-долго за обозом В край чужой тянулся вслед Белый цвет твоей березы И в пути сошел на нет.
С Волгой, с древнею Москвою Как ты нынче далека. Между нами и тобою - Три не наших языка.
Поздний день встает не русский Над немилой стороной. Черепичный щебень хрусткий Мокнет в луже под стеной.
Всюду надписи, отметки, Стрелки, вывески, значки, Кольца проволочной сетки, Загородки, дверцы, клетки - Все нарочно для тоски...
Мать-земля родная наша, В дни беды и в дни побед Нет тебя светлей и краше И желанней сердцу нет.
Помышляя о солдатской Непредсказанной судьбе, Даже лечь в могиле братской Лучше, кажется, в тебе.
А всего милей до дому, До тебя дойти живому, Заявиться в те края: — Здравствуй, родина моя!
Воин твой, слуга народа, С честью может доложить: Воевал четыре года, Воротился из похода И теперь желает жить.
Он исполнил долг во славу Боевых твоих знамен. Кто еще имеет право Так любить тебя, как он!
День и ночь в боях сменяя, В месяц шапки не снимая, Воин твой, защитник-сын, Шел, спешил к тебе, родная, По дороге на Берлин.
По дороге неминучей Пух перин клубится тучей. Городов горелый лом Пахнет паленым пером.
И под грохот канонады На восток, из мглы и смрада, Как из адовых ворот, Вдоль шоссе течет народ.
Потрясенный, опаленный, Всех кровей, разноплеменный, Горький, вьючный, пеший люд... На восток — один маршрут.
На восток, сквозь дым и копоть, Из одной тюрьмы глухой По домам идет Европа. Пух перин над ней пургой.
И на русского солдата Брат француз, британец брат, Брат поляк и все подряд С дружбой будто виноватой, Но сердечною глядят.
На безвестном перекрестке На какой-то встречный миг - Сами тянутся к прическе Руки девушек немых.
И от тех речей, улыбок Залит краской сам солдат; Вот Европа, а спасибо Все по-русски говорят.
Он стоит, освободитель, Набок шапка со звездой. Я, мол, что ж, помочь любитель, Я насчет того простой.
Мол, такая служба наша, Прочим флагам не в упрек... — Эй, а ты куда, мамаша - — А туда ж, — домой, сынок.
В чужине, в пути далече, В пестром сборище людском Вдруг слова родимой речи, Бабка в шубе, с посошком.
Старость вроде, да не дряхлость В ту котомку впряжена. По-дорожному крест-накрест Вся платком оплетена,
Поздоровалась и встала. Земляку-бойцу под стать, Деревенская, простая Наша труженица-мать.
Мать святой извечной силы, Из безвестных матерей, Что в труде неизносимы И в любой беде своей;
Что судьбою, повторенной На земле сто раз подряд, И растят в любви бессонной, И теряют нас, солдат;
И живут, и рук не сложат, Не сомкнут своих очей, Коль нужны еще, быть может, Внукам вместо сыновей.
Мать одна в чужбине где-то! — Далеко ли до двора - — До двора- Двора-то нету, А сама из-за Днепра...
Стой, ребята, не годится, Чтобы этак с посошком Шла домой из-за границы Мать солдатская пешком.
Нет, родная, по порядку Дай нам делать, не мешай. Перво-наперво лошадку С полной сбруей получай.
Получай экипировку, Ноги ковриком укрой. А еще тебе коровку Вместе с приданной овцой.
В путь-дорогу чайник с кружкой Да ведерко про запас, Да перинку, да подушку, - Немцу в тягость, нам как раз...
— Ни к чему. Куда, родные- - А ребята — нужды нет - Волокут часы стенные И ведут велосипед.
— Ну, прощай. Счастливо ехать! Что-то силится сказать И закашлялась от смеха, Головой качает мать.
— Как же, детки, путь не близкий, Вдруг задержат где меня: Ни записки, ни расписки Не имею на коня,
— Ты об этом не печалься, Поезжай да поезжай. Что касается начальства, - Свой у всех передний край.
Поезжай, кати, что с горки, А случится что-нибудь, То скажи, не позабудь: Мол, снабдил Василий Теркин, - И тебе свободен путь.
Будем живы, в Заднепровье Завернем на пироги. — Дай господь тебе здоровья И от пули сбереги...
Далеко, должно быть, где-то Едет нынче бабка эта, Правит, щурится от слез. И с боков дороги узкой, На земле еще не русской - Белый цвет родных берез.
Ах, как радостно и больно Видеть их в краю ином!..
Пограничный пост контрольный, Пропусти ее с конем!
В БАНЕ
На околице войны - В глубине Германии - Баня! Что там Сандуны С остальными банями!
На чужбине отчий дом - Баня натуральная. По порядку поведем Нашу речь похвальную.
Дом ли, замок, все равно, Дело безобманное: Банный пар занес окно Пеленой туманною.
Стулья графские стоят Вдоль стены в предбаннике. Снял подштанники солдат, Докурил без паники.
Докурил, рубаху с плеч Тащит через голову. Про солдата в бане речь, - Поглядим на голого.
Невысок, да грудь вперед И в кости надежен. Телом бел, — который год Загорал в одеже.
И хоть нет сейчас на нем Форменных регалий, Что знаком солдат с огнем, Сразу б угадали.
Подивились бы спроста, Что остался целым. Припечатана звезда На живом, на белом.
Неровна, зато красна, Впрямь под стать награде, Пусть не спереди она, - На лопатке сзади.
С головы до ног мельком Осмотреть атлета: Там еще рубец стручком, Там иная мета.
Знаки, точно письмена Памятной страницы. Тут и Ельня, и Десна, И родная сторона В строку с заграницей.
Столько верст я столько вех, Не забыть иную. Но разделся человек, Так идет в парную,
Он идет, но как идет, Проследим сторонкой: Так ступает, точно лед Под ногами тонкий;
Будто делает G трудом Шаг — и непременно: — Ух, ты! -" - крякает, притом Щурится блаженно.
Говор, плеск, веселый гул, Капли с потных сводов... Ищет, руки протянув, Прежде пар, чем воду.
Пар бодает в потолок Ну-ка, о ходу на полок!
В жизни мирной или бранной, У любого рубежа, Благодарны ласке банной Наше тело и душа.
Ничего, что ты природой Самый русский человек, А берешь для бани воду Из чужих; далеких рек.
Много хуже для здоровья, По зиме ли, по весне, Возле речек Подмосковья Мыться в бане на войне.
— Ну-ка ты, псковской, елецкий Иль еще какой земляк, Зачерпни воды немецкой Да уважь, плесни черпак.
Не жалей, добавь на пфенниг, А теперь погладить швы Дайте, хлопцы, русский веник, Даже если он с Литвы.
Честь и слава помпохозу, Снаряжавшему обоз, Что советскую березу Аж за Кенигсберг завез.
Эй, славяне, что с Кубани, С Дона, с Волги, с Иртыша, Занимай высоты в бане, Закрепляйся не спеша!
До того, друзья, отлично Так-то всласть, не торопясь, Парить веником привычным Заграничный пот и грязь.
Пар на славу, молодецкий, Мокрым доскам горячо. Ну-ка, где ты, друг елецкий, Кинь гвардейскую еще!
Кинь еще, а мы освоим С прежней дачей заодно. Вот теперь спасибо, воин, Отдыхай. Теперь — оно!
Кто не нашей подготовки, Того с полу на полок Не встянуть и на веревке, - Разве только через блок.
Тут любой старик любитель, Сунься только, как ни рьян, Больше двух минут не житель, А и житель — не родитель, Потому не даст семян.
Нет, куда, куда, куда там, Хоть кому, кому, кому Браться париться с солдатом, - Даже черту самому.
Пусть он жиловатый парень, Да такими вряд ли он, Как солдат, жарами жарен И морозами печен.
Пусть он, в общем, тертый малый, Хоть, понятно, черта нет, Да поди сюда, пожалуй, Так узнаешь, где тот свет.
На полке, полке, что тесан Мастерами на войне, Ходит веник жарким чесом По малиновой спине.
Человек поет и стонет, Просит; — Гуще нагнетай. - Стонет, стонет, а не донят: — Дай! Дай! Дай! Дай!
Не допариться в охоту, В меру тела для бойца - Все равно, что немца с ходу Не доделать до конца.
Нет, тесни его, чтоб вскоре Опрокинуть навзничь в море, А который на земле - Истолочь живьем в «котле».
И за всю войну впервые - Немца нет перед тобой. В честь победы огневые Грянут следом за Москвой.
Грянет залп многоголосый, Заглушая шум волны. И пошли стволы, колеса На другой конец войны.
С песней тронулись колонны Не в последний ли поход - И ладонью запыленной Сам солдат слезу утрет.
Кто-то свистнет, гикнет кто-то, Грусть растает, как дымок, И война — не та работа, Если праздник недалек.
И война — не та работа, Ясно даже простаку, Если по три самолета В помощь придано штыку.
И не те как будто люди, И во всем иная стать, Если танков и орудий - Сверх того, что негде стать.
Сила силе доказала: Сила силе — не ровня. Есть металл прочней металла, Есть огонь страшней огня!
Бьют Берлину у заставы Судный час часы Москвы...
А покамест суд да справа - Пропотел солдат на славу, Кость прогрел, разгладил швы, Новый с ног до головы - И слезай, кончай забаву...
А внизу — иной уют, В душевой и ванной Завершает голый люд Банный труд желанный.
Тот упарился, а тот Борется с истомой. Номер первый спину трет Номеру второму.
Тот, механик и знаток У светца хлопочет, Тот макушку мылит впрок, Тот мозоли мочит;
Тот платочек носовой, Свой трофей карманный, Моет мыльною водой, Дармовою банной.
Ну, а наш слегка остыл И — конец лежанке. В шайке пену нарастил, Обработал фронт и тыл, Не забыл про фланги.
Быстро сладил с остальным, Обдался и вылез. И невольно вслед за ним Все поторопились.
Не затем, чтоб он стоял Выше в смысле чина, А затем, что жизни дал На полке мужчина.
Любит русский человек Праздник силы всякий, Оттого и хлеще всех Он в труде и драке.
И в привычке у него Издавна, извечно За лихое удальство Уважать сердечно.
И с почтеньем все глядят, Как опять без паники Не спеша надел солдат Новые подштанники.
Не спеша надел штаны И почти что новые, С точки зренья старшины, Сапоги кирзовые.
В гимнастерку влез солдат, А на гимнастерке - Ордена, медали в ряд Жарким пламенем горят...
— Закупил их, что ли, брат, Разом в военторге - Тот стоит во всей красе, Занят самокруткой.
— Это что! Еще не все, - Метит шуткой в шутку. — Любо-дорого. А где ж Те, мол, остальные-.
— Где последний свой рубеж Держит немец ныне.
И едва простился он, Как бойцы в восторге Вслед вздохнули: — Ну, силен! — Все равно, что Теркин.
ОТ АВТОРА
«Светит месяц, ночь ясна, Чарка выпита до дна... »
Теркин, Теркин, в самом деле, Час настал, войне отбой. И как будто устарели Тотчас оба мы с тобой.
И как будто оглушенный В наступившей тишине, Смолкнул я, певец смущенный, Петь привыкший на войне.
В том беды особой нету: Песня, стало быть, допета. Песня новая нужна, Дайте срок, придет она.
Я сказать хотел иное, Мой читатель, друг и брат, Как всегда, перед тобою Я, должно быть, виноват.
Больше б мог, да было к спеху, Тем, однако, дорожи, Что, случалось, врал для смеху, Никогда не лгал для лжи.
И, по совести, порою Сам вздохнул не раз, не два, Повторив слова героя, То есть Теркина слова!
«Я не то еще сказал бы, - Про себя поберегу. Я не так еще сыграл бы, - Жаль, что лучше не могу».
И хотя иные вещи В годы мира у певца Выйдут, может быть, похлеще Этой книги про бойца, -
Мне она всех прочих боле Дорога, родна до слез, Как тот сын, что рос не в холе, А в годину бед и гроз...
С первых дней годины горькой, В тяжкий час земли родной, Не шутя, Василий Теркин, Подружились мы с тобой.
Я забыть того не вправе, Чем твоей обязан славе, Чем и где помог ты мне, Повстречавшись на войне.
От Москвы, от Сталинграда Неизменно ты со мной - Боль моя, моя отрада, Отдых мой и подвиг мой!
Эти строки и страницы - Дней и верст особый счет, Как от западной границы До своей родной столицы, И от той родной столицы Вспять до западной границы, А от западной границы Вплоть до вражеской столицы Мы свой делали поход.
Смыли весны горький пепел Очагов, что грели нас. С кем я не был, с кем я не пил В первый раз, в последний раз...
С кем я только не был дружен С первой встречи близ огня. Скольким душам был я нужен, Без которых нет меня.
Скольких их на свете нету, Что прочли тебя, поэт, Словно бедной книге этой Много, много, много лет.
И сказать, помыслив здраво: Что ей будущая слава! Что ей критик, умник тот, Что читает без улыбки, Ищет, нет ли где ошибки, - Горе, если не найдет.
Не о том с надеждой сладкой Я мечтал, когда украдкой На войне, под кровлей шаткой, По дорогам, где пришлось, Без отлучки от колес, В дождь, укрывшись плащ-палаткой, Иль зубами сняв перчатку На ветру, в лютой мороз, Заносил в свою тетрадку Строки, жившие вразброс.
Я мечтал о сущем чуде: Чтоб от выдумки моей На войне живущим людям Было, может быть, теплей,
Чтобы радостью нежданной У бойца согрелась грудь, Как от той гармошки драной, Что случится где-нибудь.
Толку нет, что, может статься, У гармошки за душой Весь запас, что на два танца, - Разворот зато большой.
И теперь, как смолкли пушки, Предположим наугад, Пусть нас где-нибудь в пивнушке Вспомнит после третьей кружки С рукавом пустым солдат;
Пусть в какой-нибудь каптерке У кухонного крыльца Скажут в шутку: «Эй ты, Теркин! »
Про какого-то бойца;
Пусть о Теркине почтенный Скажет важно генерал, - Он-то скажет непременно, - Что медаль ему вручал;
Пусть читатель вероятный Скажет с книжкою в руке: — Вот стихи, а все понятно, Все на русском языке...
Я доволен был бы, право, И — не гордый человек - Ни на чью иную славу Не сменю того вовек.
Повесть памятной годины, Эту книгу про бойца, Я и начал с середины И закончил без конца
С мыслью, может, дерзновенной Посвятить любимый труд Павшим памяти священной, Всем друзьям поры военной, Всем сердцам, чей дорог суд.
Синело небо. Было тихо. Трещали на лугу кузнечики. Нагнувшись, низкою гречихой К деревне двигались разведчики.
Их было трое, откровенно Отчаянных до молодечества, Избавленных от пуль и плена Молитвами в глуби отечества.
Деревня вражеским вертепом Царила надо всей равниною. Луга желтели курослепом, Ромашками и пастью львиною.
Вдали был сад, деревьев купы, Толпились немцы белобрысые, И под окном стояли группой Вкруг стойки с канцелярской крысою.
Всмотрясь и головы попрятав, Разведчики, недолго думая, Пошли садить из автоматов, Уверенные и угрюмые.
Деревню пересуматошить Трудов не стоило особенных. Взвилась подстреленная лошадь, Мелькнули мертвые в колдобинах. И как взлетают арсеналы По мановенью рук подрывника, Огню разведки отвечала Bся огневая мощь противника. Огонь дал пищу для засечек На наших пунктах за равниною. За этой пищею разведчик И полз сюда, в гнездо осиное. ... Давно шел бой. Он был так долог, Что пропадало чувство времени. Разрывы мин из шестистволок Забрасывали небо теменью. Наверно, вечер. Скоро ужин. В окопах дома щи с бараниной. А их короткий век отслужен: Они контужены и ранены. ... Валили наземь басурмане, Зеленоглазые и карие. Поволокли, как на аркане, За палисадник в канцелярию. Фуражки, морды, папиросы И роем мухи, как к покойнику. Вдруг первый вызванный к допросу Шагнул к ближайшему разбойнику. Он дал ногой в подвздошье вору И, выхвативши автомат его, Очистил залпами контору От этого жулья проклятого. Как вдруг его сразила пуля. Их снова окружили кучею. Два остальных рукой махнули. Теперь им гибель неминучая. Вверху задвигались стропила, Как бы в ответ их маловерию, Над домом крышу расщепило Снарядом нашей артиллерии. Дом загорелся. B суматохе Метнулись к выходу два пленника, И вот они в чертополе Бегут задами по гуменнику.
По ним стреляют из-за клети. Момент и не было товарища. И в поле выбегает третий И трет глаза рукою шарящей.
Все день еще, и даль объята Пожаром солнца сумасшедшего. Но он дивится не закату, Закату удивляться нечего.
Садится солнце в курослепе, И вот что, вот что не безделица: В деревню входят наши цепи, И пыль от перебежек стелется.
Без памяти, забыв раненья, Руками на бегу работая, Бежит он на соединенье С победоносною пехотою.
