Стихи про аэропорт

Мы решили в Новый год посетить аэропорт.
А Санек и Геночка хотели встретить белочку.
Белок в елях не нашли, видно спать они ушли.
Падал снег зелено-синий, было сказочно красиво.

Там, где вход в аэропорт, ходит не спеша народ,
И мы тоже, через арку, словно получать подарки.
Люди все пакеты ставят, лента их на вход доставит.
Смотрят строго на багаж, посмотрели и на наш.

Мы несем: свою машинку, медвежонка и картинку -
Ничего звенящего-, вещи настоящие.
Погуляли в светлом зале нашего аэровокзала,
Посмотрели на игрушки, на зверушек, на хлопушки.

На машинки и конфеты. Глянули, как все одеты.
Погуляли в бутике и вернулись налегке.
Следующим был вояж на второй этаж.
Самолетики стоят, словно спят. Рядом с ними вертолет

И стоит машинка. Тихо там, пока летит лишь одна снежинка.
Вдруг громадный самолет собрался лететь в полет.
Разом поле осветилось, словно солнце появилось.
Наш поход к концу подходит, вот и мы домой уходим.

С синей елью попрощались. Белки здесь. Они игрались.

Возле леса,
Где равнина,
Гнутся ветви
У рябин,

И позванивают
Стёкла
От моторов
И турбин.

В порт воздушный
Поспешим,
На стоянки
Для машин.

Сколько их!
Каких тут нету —
И по форме,
И по цвету!

Но у всех у них,
Друзья,
Свой характер,
Роль своя.

Аэропорт, дружище, старина,
Все беды обрываются в тебе.
И кажется, что жизнь усложнена,
А главное забыто в Душанбе.

И что-то отрывает от земли,
От грустного становится смешно,
Как будто мы от слабости ушли
За маленькое круглое окно.

Остался осторожный гул турбин,
Июль, да разговоры ни о чём.
И кто-то то, что нужно не разбил.
А кто-то то, что важно не учёл.

Кому-то кулаками машут вслед,
Над кем-нибудь смеются полным ртом,
А кто-то просто комкает билет
И вместе с ним всё то, что за бортом.

Аэропорт, дружище, дорогой,
Куда бы нас судьбой не занесло,
Мы всё-таки в тебе одной ногой,
Хотя, признаться, это тяжело.

Ты - как порог в далекую страну,
В которой всё иначе, всё не так,
Которая похожа на весну,
Которую не купишь за пятак.

Ты только береги себя, старик,
Не бойся шепелявых голосов.
Ты издали похож на жёлтый бриг,
И лишь на первый взгляд без парусов.

И будешь ты нам грезиться, пока
Не ступим за тяжёлую черту,
Где кажутся туманом облака,
А ясность переходит в пустоту.

Аэропорт, дружище, не грусти,
Мы преданы, как берегу прибой,
Таинственности вечного пути,
Которая кончается тобой.

И ты нас встретишь, радостно гудя
Басами неуемной суеты,
Уставший от осеннего дождя,
Смешной, как отрицание мечты.

Когда закрыт аэропорт,
Мне в шумном зале вспоминается иное:
Во сне летя во весь опор,
Негромко лошади вздыхают за стеною,

Поля окрестные мокры,
На сто губерний ни огня, ни человека...
Ах, постоялые дворы -
Аэропорты девятнадцатого века!

Ах, постоялые дворы -
Аэропорты девятнадцатого века!
- Сидеть нам вместе до утра -
Давайте с вами познакомимся получше.

Из града славного Петра
Куда, скажите, вы торопитесь, поручик?
- В края обвалов и жары,
Под брань начальства и под выстрелы абрека...

Ах, постоялые дворы -
Аэропорты девятнадцатого века!
Куда ни ехать, ни идти,
В любом столетии, в любое время года

РАзъединяют нас пути,
Объединяет нас лихая непогода.
Ах, как к друг другу мы добры,
Когда бесчинствует распутица на реках! .

Ах, постоялые дворы -
Аэропорты девятнадцатого века!
Какая общность в этом есть,
Какие зыбкие нас связывают нити?

Привычно чокаются здесь
Поэт с фельдъегерем, гонимый и гонитель.
Оставим споры до поры,
Вино заздравное - печали лучший лекарь...

Ах, постоялые дворы -
Аэропорты девятнадцатого века!
Пора прощаться нам, друзья:
Окошко низкое в рассветной позолоте.

Неся нас в разные края,
Рванутся тройки, словно лайнеры на взлете.
Похмелье карточной игры,
Тоска дорожная, да будочник-калека...

Ах, постоялые дворы -
Аэропорты девятнадцатого века!

Аэропорт, аэропорт,
Ночное зарево огней.
Лечу за борт, лечу за борт
Любви моей, любви моей.

Метель на взлетной полосе,
И снег летит за воротник
Не могут счастливы быть все,
А потому держись, старик.

Погасло, наконец, табло,
Пустеет пачка сигарет...
А может ты тогда назло,
А не всерьез сказала нет.

В иллюминаторе земля
Кружится, обгоняя ночь.
Попутчик смотрит на меня,
Как будто хочет мне помочь.

Мне говорил один чудак:
В дороге легче позабыть.
Но оказалось все не так,
Он просто не умел любить

Пускай сто тысяч лет пройдет,
Но я упрямый, я дождусь,
Когда заправят самолет,
В котором я к тебе вернусь.

Ещё бы - не бояться мне полётов,
Когда начальник мой Е. Б. Изотов,
Всегда в больное колет как игла.
"Эх, - говорит, - салага!

У них и то в Чикаго
Три дня назад авария была! . "
Хотя бы сплюнул, все же люди - братья,
И мы вдвоём и не под кумачом, -

Но знает, чёрт, что я для предприятья
Ну хоть куда, хоть как и хоть на чём!
Мне не страшно, я навеселе, -
Чтоб по трапу пройти не моргнув,

Тренируюсь уже на земле
Туго-натуго пояс стянув.
Но, слава богу, я не вылетаю -
В аэропорте время коротаю

Ещё с одним таким же - побратим, -
Мы пьём седьмую за день
За то, что все мы сядем,
И может быть - туда, куда летим.

Пусть в ресторане не дают на вынос,
Там радио молчит - там благодать, -
Вбежит швейцар и рявкнет: "Кто на Вильнюс! .
Спокойно продолжайте выпивать! "

Мне лететь - острый нож и петля:
Ни привстать, ни поесть, ни курнуть,
И ещё - безопасности для -
Должен я сам себя пристегнуть!

Я к автомату - в нём ума палата -
Стою и улыбаюсь глуповато:
Такое мне поведал автомат! .
Невероятно, - в Ейске -

Уже по-европейски:
Свобода слова, - если это мат.
Мой умный друг к полудню стал ломаться -
Уже наряд милиции ведут:

Он гнул винты у "ИЛа-18"
И требовал немедля парашют.
Я приятеля стал вразумлять:
"Паша, Пашенька, Паша, Пашут.

Если нам по чуть-чуть добавлять,
То на кой тебе шут парашют! . "
Друг рассказал - такие врать не станут:
Сидел он раз, ремнями не затянут,

Вдруг - взрыв! А он и к этому готов:
И тут нашёл лазейку -
Расправил телогрейку
И приземлился в клумбу от цветов...

Мой вылет объявили, что ли? Я бы
Чуть подремал, чуть-чуть - теперь меня не поднимай!
Но слышу: "Пассажиры за ноябрь!
Ваш вылет переносится на май! "

Считайте меня полным идиотом,
Но я б и там летел Аэрофлотом:
У них - гуд бай - и в небо, хошь не хошь.
А тут - сиди и грейся:

Всегда задержка рейса, -
Хоть день, а все же лишний проживёшь!

В холодном, неуютном зале
В пустынном аэропорту
Слежу тяжелыми глазами,
Как снег танцует на ветру.

Как на стекло лепя заплатки,
Швыряет пригоршни пера,
Как на посадочной площадке
Раскидывает веера.

На положении беглянки
Я изнываю здесь с утра.
Сперва в медпункте валерьянки
Мне щедро выдала сестра.

Затем в безлюдном ресторане,
Серьгами бедными блеща,
Официантка принесла мне
Тарелку жирного борща.

Из парикмахерской вразвалку
Прошел молоденький пилот...
Ему меня ничуть не жалко,
Но это он меня спасет.

В часы обыденной работы,
Февральский выполняя план,
Меня на крыльях пронесет он
Сквозь мертвый белый океан.

Друзья мои, чужие люди,
Благодарю за доброту.
... Сейчас вздохну я полной грудью
И вновь свободу обрету.

Как хорошо, что все известно,
Что ждать не надобно вестей.
Благословляю век прогресса
И сверхвысоких скоростей.

Людской благословляю разум,
Плоды великого труда
За то, что можно
Так вот, разом,

Без слов, без взгляда,
Навсегда!

Аэропорт. Ночной полет.
Мы жаждем приключений,
Нас манит то, что дальше ждет,
И это душу греет.

Сдан чемодан. Контроль уж пройден
И новый штампик в паспорте стоит
Ничто нас больше не тревожит.
Ведь мы же скоро улетим

И в предвкушении полета,
Мы пробываем битый час,
Слоняясь между делом в магазинах,
Которые не радуют уж глаз.

На час задержка рейса. Мы скучаем,
За чашкой чашку чая выпивая не спеша.
Хотим уже взлететь — нас не пускают,
Но в небо рвется неспокойная душа.

Затем наш вылет снова отложили,
Еще на час, затем еще на пять,
Гадали мы, что же случилось
И стоит ли билеты поменять.

Отправились мы представителя искать
Авиакомпании, что нас так задержала.
Он долго сам не мог тогда понять,
Чем нам помочь в стенах аэровокзала.

Толпа ругалась, спорила, шутила,
Закон просила только соблюдать,
В итоге нам в кафе талончик обещали,
Просили лишь немного подождать.

Но видно так судьба расположила
Не суждено кафе то посетить,
Ведь чтоб салатик в нем отведать,
Пришлось бы заново проверку проходить.

А с погранслужбами не шутят,
Сначала аннуляция, потом повтор,
И дубль два проход по всем досмотрам
Судьбы преградам всем наперекор.

Наверное, так устроено специально,
Чтоб на халяву пассажир не смог поесть
Закон формально соблюдая,
Забота – фальшь, поддержка – лесть.

В Европе же, напротив, к пассажирам
Совсем иной и искренний подход,
Задержку рейса сразу объявляли
И домом нам не стал аэропорт.

Нас бес проблем доставили в отель
Четырехзвездлчный и вкусно накормили
Такой задержке были рады мы,
Как жаль, что не бывает так в России!

Несутся суматошные!
Здесь клерк и брат-турист.
Охранники дотошные:
А вдруг ты террорист?

Пронзительными взглядами
Пасем ручную кладь:
Воришкам, соколятами,
Добычу не урвать!

Страх перед неизвестностью
Кольнет и был таков.
Не жаждем мы известности
В разделе катастроф.

Тут чудо серебристое,
Что дерзко рвется ввысь,
Крылатое, хвостистое:
Поехали – держись!

Земля обетованная,
Нас может в ней увлечь
И горе расставания
И радость новых встреч.

Аэропорт - извечная опора,
Раздумьям перед пробой высоты.
На окнах в небо призрачная штора.
И в спешке оброненные цветы.

Воздушный замок наших ожиданий
Волнений неоправданных и слез
Все люди назначают здесь свиданья,
Небесному простору, миру звезд.

По расписанью лайнер прибывает,
Посадке счастлив, но прекрасней взлет.
Порой и в нашей жизни так бывает,
Но только каждый сам себе пилот.

Вот взмах руки так просто, на прощанье
До встречи путь не близкий, только пусть
Друзей нас не покинут обещанья
И на земле недолгой будет грусть

И самолетов голос недовольный
Не смеющий свободы попросить
Они мне птиц напоминают вольных
И хочется их взять и отпустить

Они взлетят и полетят, я знаю
Их жажду к жизни небо утолит...
... А я обратно в город возвращаюсь,
И у меня душа чуть-чуть болит.

Без чемоданов и поклажи
В красивой форме темно-синей
Проходят мимо экипажи
Таинственных авиалиний.

Тех линий, что нанесены
На человеческой ладони,
Что спят пока и видят сны
В снаряженном судьбой патроне.

Это было во сне, а, быть может, в бреду
Или просто привиделось спьяна!
Улетала любовь, и как раз на беду –
Ни метелей, ни вьюг, ни тумана...

Самолёты уходят один за одним.
Без задержек, согласно расчёта.
Я такой же, как был! Я не буду другим!
Так зачем же я в зале отлёта?

Что я делаю здесь? Я себя удивил!
Сам билет заказал равнодушно;
Сам поднёс чемодан и проезд оплатил;
Обнял холодно, даже натужно...

Произнёс пару слов – пару пошлых "прости",
Поцелуем скрепив на прощанье;
И оставил одну на сиденье такси...
Чёрт возьми! Где же сбой расписанья?!

Как назло – ни одной из возможных причин
Для задержки мгновенья отлёта!
Ни дождя, ни пурги, и залит керосин
"под завязку" в крыло самолёта!

Я сижу за столом на втором этаже
Зала вылета аэропорта.
Сигареты, коньяк – полбутылки уже.
Не берёт! Видно низкого сорта...

За окном полоса. Лайнер тихо поплыл,
Оторвав от бетона шасси.
Я налил под обрез и до дна накатил...
За помин улетевшей любви!

Я могу быть грубой – и неземной,
Чтобы дни – горячечны, ночи – кратки;
Чтобы провоцировать беспорядки;
Я умею в салки, слова и прятки,
Только ты не хочешь играть со мной.
Я могу за Стражу и Короля,
За Осла, Разбойницу, Трубадура, —
Но сижу и губы грызу, как дура,
И из слезных желез – литература,
А в раскрасках – выжженная земля.
Не губи: в каком-нибудь ноябре
Я еще смогу тебе пригодиться –
И живой, и мертвой, как та водица –
Только ты не хочешь со мной водиться;
Без тебя не радостно во дворе.
Я могу тихонько спуститься с крыш,
Как лукавый, добрый Оле-Лукойе;
Как же мне оставить тебя в покое,
Если без меня ты совсем не спишь -
(Фрёкен Бок вздохнет во сне: «Что такое-»
Ты хорошим мужем ей стал, Малыш).
Я могу смириться и ждать, как Лис –
И зевать, и красный, как перец чили
Язычок вытягивать; не учили
Отвечать за тех, кого приручили -
Да, ты прав: мы сами не береглись.
Я ведь интересней несметных орд
Всех твоих игрушек; ты мной раскокал
Столько ваз, витрин и оконных стекол!
Ты ведь мне один Финист Ясный Сокол.
Или Финист Ясный Аэропорт.
Я найду, добуду – назначат казнь,
А я вывернусь, и сбегу, да и обвенчаюсь
С царской дочкой, а царь мне со своего плеча даст…
Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость.
Долгожданная, оглушительная твоязнь.
Я бы стала непобедимая, словно рать
Грозных роботов, даже тех, что в приставке Денди.
Мы летали бы над землей – Питер Пэн и Венди.
Только ты, дурачок, не хочешь со мной играть.

Нет за душой у меня никакой корысти,
Это единственное, в чём мне ещё везёт.
И хоть глаза у меня разные и вразлёт,
В небо заезженное вперяюсь сквозь листья
Здесь, где так близко внуковский аэропорт.

Ах, самолёты летают не выше, чем птицы,
Ввинчен в несчастный мой слух самолётный винт,
След реактивный, как госпитальный бинт
В памяти, — видимо, к югу лайнер стремится,
И заливаюсь краской, что твой гиацинт.

Там, где в военные годы я бинтовала лица,
Там, где был госпиталь, детство, имперский тыл,
Где была кровь привычнее школьных чернил,
Там заграница, боже мой, там заграница!
И ни при чём гиацинта розовый пыл.

Ах, как легко от империи край отломан, —
Легче, чем от лозы виноградной кисть.
Всё-таки есть, есть у меня корысть, —
Вывинтить из ушей самолётный гомон,
Голыми дёснами след реактивный разгрызть.

Это, пожалуй, легче сделать, чем выжечь
Память свою, печальную память свою.
Я не в саду — в эпицентре распада стою
И из косящих глаз слёзы пытаюсь выжать.
Будем считать, что из неба я слёзы пью
И под сурдинку небес гиацинт пою.


12 апреля 2002

Юных пограничников фигуры
В аэропорту.

Лица проницательны и хмуры,
Страшно за версту.

Страшно за версту, хоть и невинен.
О моя страна,

Минем мы с тобою иль не минем
Эти времена -

Страшно человеку под прицелом,
Тяжко под ружьём.

Тягостно и страшно миру в целом
Жить с тобой вдвоём.

Сколько ж это времени продлится,
Годы иль века -

Страшны твои замкнутые лица,
Клацанье замка.

1985

В Москву я вылетаю из Одессы
На лучшем из воздушных кораблей.
Спешу не на пожар я и не на премьеру пьесы —
Спешу на долгожданный юбилей.

Мне надо — где сегодня юбиляр
И первый друг «Последнего парада».
В Париже — Жан Габен и Жан Вилляр,
Там Ив Монтан, но мне туда не надо.

Я долго за билетами скандалил,
Аэропорт поставил «на попа».
«Да кто он-» — говорят. Я им шепнул — и сразу дали:
Он постановщик «Бани» и «Клопа».

Мне надо — где «Женитьба Фигаро»,
В которой много режиссёрских штучек.
Я мог бы в «Моссовет» пройти двором,
Но мне не надо — мне туда, где Плучек.

Сегодня сдача пьесы на «Таганке»,
Но, видно, Вы волшебник или маг —
Сегодня две премьеры (значит в ВТО — две пьянки),
И всё же здесь такой переаншлаг.

Сегодня в цирке масса медведей,
И c цирком конкурирует эстрада,
Ещё по телевизору хоккей —
Там стон стоит, но мне туда не надо.

Я прилетел — меня не пропускают.
Я даже струсил — думаю: беда!
Вы знаете, бывает, и премьеры отменяют,
Но юбилеи, к счастью, никогда.

Я Ваш поклонник с некоторых пор,
И низкий Вам поклон за Вашу лиру,
За Ваш неувядаемый юмор
И вашу долголетнюю сатиру.

Пятнами света на взлётке блестит
Бетон.
Умерло лето. О нём погрустим
Потом.

Слякоть и ветер. В припухших глазах
Печаль.
Штамп на билете. Не вздумай сказать
«Прощай».

Мокрыми хлопьями падает снег
На плащ.
Осень не значит, что нас больше нет.
Не плачь.

Это не самая главная боль –
Дожди.
Я обязательно буду с тобой.
Дождись.

Пассажиры глядят на солнце.
Полетит или нет самолет -
Вдруг по радио: «Мальчик нашелся.
Смуглый. В синих чернилах рот.
Что ни спросят его – молчит он.
И не пьет ни крюшон, ни ситро.
Посмотрите, мамы, – стоит он
Возле справочного бюро... »
Я курю. Пью пиво я с солью.
На коленке блестит чешуя…
Я пойду, посмотрю-ка, что ли.
Может, это нашелся я -

1976

Простите за рифму — отель и Брюссель,
Сам знаю, что рифма — из детских.
На эту неделю отель обрусел —
Полно делегаций советских.

По облику их отличить мудрено
От прочих гостей иностранных.
Ни шляп на ушах, ни широких штанов
Давно уже нет, как ни странно.

Спускаюсь на завтрак, играя ключом.
Свои тут компанией тесной.
Пристроился с краю.
За нашим столом
Свободны остались два места.

И вдруг опустились на эти места
Без спроса — две потные глыбы.
Их курток нейлоновая пестрота
Раскраски лососевой рыбы.

А может быть, солнечный луч средь лиан
Такое дает сочетанье.
Свои парашюты свалив на диван,
Она приступают к питанью.

А морды!
Морщинами сужены лбы,
Расплющенные сопатки.
Таким бы обманным приемом борьбы
Весь мир положить на лопатки.

Пока же никто никому не грозит,
Мы пьем растворимый кофе.
В Брюсселе у них лишь короткий транзит
И дальше — к своей катастрофе.

Куда- Я не знаю… Туда, где беда,
Иль в Конго, иль в джунгли Меконга
Несет красноватого цвета вода
Обугленный трупик ребенка.

А пленник,
В разбитых очках,
Босиком,
Ждет казни, бесстрастно и гордо,
Клеймя густокровым последним плевком
Вот эти заморские морды.

Как странно, что женщина их родила,
Что, может быть, любит их кто-то.
Меж нами дистанция — пластик стола,
Короче ствола пулемета.

… Закончена трапеза.
Мне на доклад
О мирном сосуществовать.
Им — в аэропорт.
Через час улетят
Туда, где проклятья, напалмовый ад,
Бамбуковых хижин пыланье.

Уехали парашютисты.
Покой
Опять воцаряется в холле.
А запах остался — прокисший такой,
Всю жизнь его помнить мне, что ли -
Так пахло от той оскверненной земли,
Где воздух еще не проветрен.
Так в ратушах пахло, откуда ушли
Вот только сейчас интервенты.

1966

_Ане


Сперва дитя явилось из потёмок
Небытия.
В наш узкий круг щенок
Был приглашен для счастья.
А котенок
Не столько зван был, сколько одинок.

С небес в окно упал птенец воскресший.
В миг волшебства сама зажглась свеча:
К нам шел сверчок, влача нежнейший скрежет,
Словно возок с пожитками сверчка.

Так ширился наш круг непостижимый.
Все ль в сборе мы- Не думаю. Едва ль.
Где ты, грядущий новичок родимый -
Верти крылами! Убыстряй педаль!

Покуда вещи движутся в квартиры
По лестнице — мы отойдем и ждем.
Но всё ж и мы не так наги и сиры,
Чтоб славной вещью не разжился дом.

Останься с нами, кто-нибудь вошедший!
Ты сам увидишь, как по вечерам
Мы возжигаем наш фонарь волшебный.
О смех! О лай! О скрип! О тарарам!

Старейшина в беспечном хороводе,
Вполне бесстрашном, если я жива,
Проговорюсь моей ночной свободе,
Как мне страшна забота старшинства.

Куда уйти- Уйду лицом в ладони.
Стареет пёс. Сиротствует тетрадь.
И лишь дитя, всё больше молодое,
Всё больше хочет жить и сострадать.

Дивно уже в ангине, только ожил
От жара лоб, так тихо, что почти —
Подумало, дитя сказало: — Ёжик,
Прости меня, за всё меня прости.

И впрямь — прости, любая жизнь живая!
Твою в упор глядящую звезду
Не подведу: смертельно убывая,
Вернусь, опомнюсь, буду, превзойду.

Витает, вырастая, наша стая,
Блистая правом жить и ликовать,
Блаженность и блаженство сочетая,
И всё это приняв за благодать.

Сверчок и птица остаются дома.
Дитя, собака, бледный кот и я
Идем во двор и там непревзойденно
Свершаем трюк на ярмарке житья.

Вкривь обходящим лужи и канавы,
Несущим мысль про хлеб и молоко,
Что нам пустей, что смехотворней славы -
Меж тем она дается нам легко.

Когда сентябрь, тепло, и воздух хлипок,
И все бегут с учений и работ,
Нас осыпает золото улыбок
У станции метро «Аэропорт».

1968

Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам
Со светящимися лампами-зрачками…
Все дневные пассажиры, все мои клиенты — там, -
Все, кто ездит на такси, а, значит — с нами.

Смешно, конечно, говорить,
Но очень даже может быть,
Что мы знакомы с вами. Нет, не по работе…
А не знакомы — дайте срок, -
На мой зеленый огонек
Зайдете, зайдете!

Круглый руль, но и «баранка» — тоже круглое словцо.
Хорошо, когда «запаска» не дырява, -
То раскручиваем влево мы Садовое кольцо,
То Бульварное закручиваем вправо.

И ветер гаснет на стекле,
Рукам привычно на руле,
И расстоянье счетчик меряет деньгами,
А мы — как всадники в седле, -
Мы редко ходим по земле
Своими ногами.

Лысый скат — так что не видно от протектора следа, -
Сдать в наварку — и хоть завтра жми до Крыма.
Так что лысина на скате — поправимая беда, -
На душе она — почти непоправима.

Бывают лысые душой, -
Недавно сел один такой.
«Кидаю сверху, - говорит, - спешу — не видишь-»
Мол, не обижу. Что ж, сидай,
Но только сверху не кидай —
Обидишь, обидишь!

Тот рассказывает утром про удачное вчера,
А другой — про трудный день, - сидит, усталый…
Мы — удобные попутчики, таксисты-шофера, -
Собеседники мы — профессионалы.

Бывает, ногу сломит черт,
А вам скорей — аэропорт, -
Зеленым светом мы, как чудом света, бредим.
Мой пассажир, ты рано сник, -
У нас час пик, а не тупик, -
Садитесь, поедем!

Мы случайные советчики, творцы летучих фраз, -
Вы нас спрашивали — мы вам отвечали.
Мы — лихие собеседники веселья, но подчас
Мы — надежные молчальники печали.

Нас почитают, почитай,
Почти хранителями тайн —
Нам правду громко говорят, пусть это тайна, -
Нам некому — и смысла нет —
Потом выбалтывать секрет,
Хотя бы случайно.

… Я ступаю по нехоженой проезжей полосе
Не колесною резиною, а кожей, -
Злюсь, конечно, на таксистов — не умеют ездить все, -
Осторожно — я неопытный прохожий!

Вот кто-то там таксиста ждет,
Но я сегодня — пешеход, -
А то подвез бы: «Сядь, - сказал бы, - человече! »
Вы все зайдете — дайте срок —
На мой зеленый огонек, -
До скорой, до встречи!

1973

Томасу Венцлова

1. Вступление

Вот скромная приморская страна.
Свой снег, аэропорт и телефоны,
Свои евреи. Бурый особняк
Диктатора. И статуя певца,
Отечество сравнившего с подругой,

В чем проявился пусть не тонкий вкус,
Но знанье географии: южане
Здесь по субботам ездят к северянам
И, возвращаясь под хмельком пешком,
Порой на Запад забредают — тема
Для скетча. Расстоянья таковы,
Что здесь могли бы жить гермафродиты.

Весенний полдень. Лужи, облака,
Бесчисленные ангелы на кровлях
Бесчисленных костелов; человек
Становится здесь жертвой толчеи
Или деталью местного барокко.

2. Леиклос1

Родиться бы сто лет назад
И сохнущей поверх перины
Глазеть в окно и видеть сад,
Кресты двуглавой Катарины;
Стыдиться матери, икать
От наведенного лорнета,
Тележку с рухлядью толкать
По желтым переулкам гетто;
Вздыхать, накрывшись с головой,
О польских барышнях, к примеру;
Дождаться Первой мировой
И пасть в Галиции — за Веру,
Царя, Отечество, — а нет,
Так пейсы переделать в бачки
И перебраться в Новый Свет,
Блюя в Атлантику от качки.

3. Кафе «Неринга»

Время уходит в Вильнюсе в дверь кафе,
Провожаемо дребезгом блюдец, ножей и вилок,
И пространство, прищурившись, подшофе,
Долго смотрит ему в затылок.

Потерявший изнанку пунцовый круг
Замирает поверх черепичных кровель,
И кадык заостряется, точно вдруг
От лица остается всего лишь профиль.

И веления щучьего слыша речь,
Подавальщица в кофточке из батиста
Перебирает ногами, снятыми с плеч
Местного футболиста.

4. Герб

Драконоборческий Егорий,
Копье в горниле аллегорий
Утратив, сохранил досель
Коня и меч, и повсеместно
В Литве преследует он честно
Другим не видимую цель.

Кого он, стиснув меч в ладони,
Решил настичь- Предмет погони
Скрыт за пределами герба.
Кого- Язычника- Гяура -
Не весь ли мир- Тогда не дура
Была у Витовта губа.

5. Amicum-philosophum de melancholia, mania et plica polonica2

Бессонница. Часть женщины. Стекло
Полно рептилий, рвущихся наружу.
Безумье дня по мозжечку стекло
В затылок, где образовало лужу.
Чуть шевельнись — и ощутит нутро,
Как некто в ледяную эту жижу
Обмакивает острое перо
И медленно выводит «ненавижу»
По росписи, где каждая крива
Извилина. Часть женщины в помаде
В слух запускает длинные слова,
Как пятерню в завшивленные пряди.
И ты в потемках одинок и наг
На простыне, как Зодиака знак.

6. Palangen3

Только море способно взглянуть в лицо
Небу; и путник, сидящий в дюнах,
Опускает глаза и сосет винцо,
Как изгнанник-царь без орудий струнных.
Дом разграблен. Стада у него — свели.
Сына прячет пастух в глубине пещеры.
И теперь перед ним — только край земли,
И ступать по водам не хватит веры.

7. Dominikanaj4

Сверни с проезжей части в полу -
Слепой проулок и, войдя
В костел, пустой об эту пору,
Сядь на скамью и, погодя,
В ушную раковину Бога,
Закрытую для шума дня,
Шепни всего четыре слога:
— Прости меня.

1971

* (прим. в СИБ)

1 Улица в Вильнюсе.

2 «Другу-философу о мании, меланхолии и польском колтуне» (лат. ).
Название трактата XVIII века, хранящегося в библиотеке Вильнюсского
Университета.

3 Паланга (нем. ).

4 «Доминиканцы» (костел в Вильнюсе) (лит. ).

На смирной лошади каурой
(Куда влеком и кем гоним-)
Стоит у камня витязь хмурый,
И три дороги перед ним.

Летят над русскою равниной
За веком век, за веком век,
Умолкли древние былины,
Вознесся в космос человек.

На металлических снарядах
Мы мчимся вдоль и поперек,
И на широких автострадах
Есть указатели дорог —

Где Симферополь, где Кашира,
Где поворот, где спуск крутой.
Шуршит бетон, летят машины
С невероятной быстротой.

Такси возьмете до Рязани,
В Хабаровск сядете на ТУ.
Есть расписанье на вокзале,
Есть график в аэропорту.

Железный вихрь, стальная буря,
И все рассчитано давно…
А человек лежит, и курит,
И на звезду глядит в окно.

Свои ошибки и удачи
Он ворошит и ворошит.
Его вопрос, его задачу
Никто на свете не решит.

Своей печалью он печален,
Своими мыслями томим.
И точно так же, как вначале, —
Все три дороги перед ним.

1969

(current mood No N)

Ты думаешь, что тебе уже тридцать лет, что ты большой человек, начальник дорог, что вот проступает первая седина, что вот твой сын отправляется в третий класс.
А это неправда, тебя никакого нет. Ну, то есть есть, но ты лежишь поперек моей кровати и ночь за окном темна, и блеск фонарей горит на донышке глаз.
Любимые, забывшие нас вчера, оставившие записку в формате. doc, полсотни музык в плеере, сигарет, умение говорить о любви при всех. Июльский полдень. Аэропорт. Жара.
Четвертый класс и в пятый уже пора, почти в шестой. Но ты идешь поперек моей дороги, тебя никакого нет, тебе всегда немыслимых двадцать семь, тебе всегда на работу к восьми утра.
Да, мы не растем, и в этом какой-то рок. Ну, то есть я расту, у меня цейтнот, мой паспорт полон цветных иноземных виз, цветами, шкафами, книгами дом оброс.
Ты мог бы уйти, но все слова поперек, письмо на нотной бумаге — все мимо нот, да, я продвигаюсь, а ты навсегда завис, как уроборос или уруборОс.
И есть ли счастье больше, чем у меня — когда возвращаюсь домой, не чувствуя ног, когда мой мир — вне схем, вне чужих систем равняется счету светлых окон зимой.
За стенкой стонет сосед, все вокруг кляня, а я тебя придумала поперек. Когда умру, тебе будет двадцать семь, дай Бог нам больше не встретиться, милый мой.

В который раз лечу Москва-Одесса —
Опять не выпускают самолет.
А вот прошла вся в синем стюардесса, как принцесса,
Надежная, как весь гражданский флот.

Над Мурманском — ни туч, ни облаков,
И хоть сейчас лети до Ашхабада.
Открыты Киев, Харьков, Кишинев,
И Львов открыт, но мне туда не надо.

Сказали мне: — Сегодня не надейся,
Не стоит уповать на небеса.
И вот опять дают задержку рейса на Одессу —
Теперь обледенела полоса.

А в Ленинграде с крыши потекло,
И что мне не лететь до Ленинграда -
В Тбилиси — там все ясно и тепло,
Там чай растет, но мне туда не надо.

Я слышу — ростовчане вылетают!
А мне в Одессу надо позарез,
Но надо мне туда, куда три дня не принимают
И потому откладывают рейс.

Мне надо, где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада.
А где-нибудь все ясно и светло,
Там хорошо, но мне туда не надо!

Отсюда не пускают, а туда не принимают,
Несправедливо, муторно, но вот —
Нас на посадку скучно стюардесса приглашает,
Похожая на весь гражданский флот.

Открыли самый дальний закуток,
В который не заманят и награды.
Открыт закрытый порт Владивосток,
Париж открыт, но мне туда не надо.

Взлетим мы — распогодится. Теперь запреты снимут.
Напрягся лайнер, слышен визг турбин.
Но я уже не верю ни во что — меня не примут,
У них найдется множество причин.

Мне надо, где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада.
Открыты Лондон, Дели, Магадан,
Открыли все, но мне туда не надо!

Я прав — хоть плачь, хоть смейся, но опять задержка рейса, -
И нас обратно к прошлому ведет
Вся стройная, как ТУ, та стюардесса — мисс Одесса,
Доступная, как весь гражданский флот.

Опять дают задержку до восьми,
И граждане покорно засыпают.
Мне это надоело, черт возьми,
И я лечу туда, где принимают!

1967

— Пока! — товарищи прощаются со мной.
— Пока! — я говорю. — Не забывайте! —
Я говорю: — Почаще здесь бывайте! —
Пока товарищи прощаются со мной.
Мои товарищи по лестнице идут,
И подымаются их голоса обратно.
Им надо долго ехать-де Арбата,
До набережной, где их дома ждут.

Я здесь живу. И памятны давно
Мне все приметы этой обстановки.
Мои товарищи стоят на остановке,
И долго я смотрю на них в окно.

Им летний дождик брызжет на плащи,
И что-то занимается другое.
Закрыв окно, я говорю: — О горе,
Входи сюда, бесчинствуй и пляши!

Мои товарищи уехали домой,
Они сидели здесь и говорили,
Еще восходит над столом дымок —
Это мои товарищи курили.

Но вот приходит человек иной.
Лицо его покойно и довольно.
И я смотрю и говорю: — Довольно!
Мои товарищи так хороши собой!
Он улыбается: — Я уважаю их.
Но вряд ли им удастся отличиться.
— О, им еще удастся отличиться
От всех постылых подвигов твоих.

Удачам все завидуют твоим —
И это тоже важное искусство,
И все-таки другое есть Искусство, -
Мои товарищи, оно открыто им.

И снова я прощаюсь: — Ну, всего
Хорошего, во всем тебе удачи!
Моим товарищам не надобно удачи!
Мои товарищи добьются своего!

Когда моих товарищей корят,
Я понимаю слов закономерность,
Но нежности моей закаменелость
Мешает слушать мне, как их корят.

Я горестно упрекам этим внемлю,
Я головой киваю: слаб Андрей!
Он держится за рифму, как Антей
Держался за спасительную землю.

За ним я знаю недостаток злой:
Кощунственно венчать «гараж» с «геранью»,
И все-таки о том судить Гераклу,
Поднявшему Антея над землей.

Оторопев, он свой автопортрет
Сравнил с аэропортом, — это глупость.
Гораздо больше в нем азарт и гулкость
Напоминают мне автопробег.

И я его корю: зачем ты лих -
Зачем ты воздух детским лбом таранишь -
Все это так. Но все ж он мой товарищ.
А я люблю товарищей моих.

Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей,
Выходит мальчик с резвостью жонглера.
По правилам московского жаргона
Люблю ему сказать: «Привет, Андрей! »

Люблю, что слова чистого глоток,
Как у скворца, поигрывает в горле.
Люблю и тот, неведомый и горький,
Серебряный какой-то холодок.

И что-то в нем, хвали или кори,
Есть от пророка, есть от скомороха,
И мир ему — горяч, как сковородка,
Сжигающая руки до крови.

Все остальное ждет нас впереди.
Да будем мы к своим друзьям пристрастны!
Да будем думать, что они прекрасны!
Терять их страшно, бог не приведи!

1950

Я вчера закончил ковку,
Я два плана залудил, -
И в загранкомандировку
От завода угодил.

Копоть, сажу смыл под душем,
Съел холодного язя, -
И инструктора прослушал —
Что там можно, что нельзя.

Там у них пока что лучше бытово, -
Так чтоб я не отчубучил не того, -
Он мне дал прочесть брошюру — как наказ,
Чтоб не вздумал жить там сдуру как у нас.

Говорил со мной как с братом
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт:

«Там у них уклад особый, —
Нам — так сразу не понять.
Ты уж их, браток, попробуй
Хоть немного уважать.

Будут с водкою дебаты — отвечай:
»Нет, ребяты-демократы, - только чай! "
От подарков их сурово отвернись, -
«У самих добра такого — завались. »

Он сказал: «Живя в комфорте —
Экономь, но не дури.
И, гляди, не выкинь фортель —
С сухомятки не помри!

В этом чешском Будапеште
Уж такие времена —
Может, скажут „пейте-ешьте“,
Ну, а может, — »ни хрена" .

Ох, я в Венгрии на рынок похожу.
На немецких на румынок погляжу!
«Демократки, - уверяли кореша,
Не берут с советских граждан ни гроша».

«Буржуазная зараза
Всюду ходит по пятам.
Опасайся пуще глаза
Ты внебрачных связей там.

Там шпионки с крепким телом, -
Ты их в дверь — они в окно!
Говори, что с этим делом
Мы покончили давно.

Но могут действовать они не прямиком:
Шасть в купе — и притвориться мужиком, -
А сама наложит тола под корсет.
Проверяй, какого пола твой сосед! »

Тут давай его пытать я:
«Опасаюсь — маху дам!
Как проверить — лезть под платье -
Так схлопочешь по мордам... »

Но инструктор — парень дока,
Деловой — попробуй срежь!
И опять пошла морока
Про коварный зарубеж.

Популярно объясняю для невежд:
Я к болгарам уезжаю — в Будапешт.
Если темы там возникнут — сразу снять, -
Бить не нужно, а не вникнут — разъяснять!

Я ж по-ихнему — ни слова, -
Ни в дугу и ни в тую!
Молот мне — так я любого
В своего перекую.

Но ведь я — не агитатор,
Я — потомственный кузнец.
Я к полякам в Улан-Батор
Не поеду наконец!

Сплю с женой, а мне не спится: «Дусь, а Дусь!
Может, я без заграницы обойдусь -
Я ж не ихнего замесу — я сбегу,
Я ж на ихнем — ни бельмеса, ни гугу! »

Дуся дремлет, как ребенок,
Накрутивши бигуди.
Отвечает мне спросонок:
«Знаешь, Коля, - не зуди!

Что ты, Коля, больно робок —
Я с тобою разведусь!
Двадцать лет живем бок о бок —
И все время: „Дуся, Дусь... “

Обещал, - забыл ты, нешто- Ох, хорош!.. -
Что клеенку с Бангладешта привезешь.
Сбереги там пару рупий — не бузи.
Мне хоть че! — хоть черта в ступе — привези! »

Я уснул, обняв супругу,
Дусю нежную мою.
Снилось мне, что я кольчугу,
Щит и меч себе кую.

Там у них другие мерки, -
Не поймешь — съедят живьем, -
И все снились мне венгерки
С бородами и с ружьем,

Снились Дусины клеенки цвета беж
И нахальные шпионки в Бангладеш…
Поживу я, воля божья, у румын, -
Говорят, они с Поволжья, - как и мы!

Вот же женские замашки! -
Провожала — стала петь.
Отутюжила рубашки —
Любо-дорого смотреть.

До свиданья, цех кузнечный,
Аж до гвоздика родной!
До свиданья, план мой встречный,
Перевыполненный мной!

Пили мы — мне спирт в аорту проникал, -
Я весь путь к аэропорту проикал.
К трапу я, а сзади в спину — будто лай:
«На кого ты нас покинул, Николай-! »

1973

Папки и клей, дыроколы и скрепки
В прошлое канули, впрочем, без спешки.
Факты грызу я, как белка орешки, —
Вся моя жизнь разместилась на флешке.

Там потолок древнегреческой лепки
И нефтяные ажурные вышки.
Моря Каспийского пёстрые вспышки,
Взлёты любви и восторга излишки.

Позже — поля васильков и сурепки,
Злая любовь и вторая попытка
Кров обрести, где в столицу калитка.
Вот и от шарика долгая нитка

Ищет какой-нибудь в мире зацепки…
Вот и качу с чемоданом тележку
В аэропорте. И прячу в усмешку
Шарик воздушный — железную флешку.

24 июля 2007

1

Ой, неужели гром прочищает горло,
Чтобы спросить меня, молниями сверкая:
Ой, почему так много в тебе перемёрло,
Будто ты не человек, а страна какая -
Ой, для чего мне задан вопрос на засыпку -
Я и сама не знаю своих владений.
Ветер Китая сносит мою улыбку,
Ветер персидский хлещет по лбу сиренью.
И до того тяжела облаков мокрая вата,
Что я мечтаю разжиться на зиму шкуркой куньей.
Я оттого, что обкрадена, — воровата,
Я оттого, что оболгана, стала лгуньей.
Ой, перемёрло во мне несколько поколений
Добрых порывов, будто бы молодцев добрых…
Ой, моё небо в громах, в молниях, в пене,
Не задавай мне своих вопросов подробных.

2

Ой, до чего же день от тумана матов!
Очи и ноздри щекочет мне одуванчик.
Вот я и плачу, в травы лицо упрятав,
Чтобы никто моих не засек заплачек.
Ой, красота одуванчиков вдоль канавок,
Засти мне чёрный свет, а белый не засти,
Чтоб моя песня не потеряла навык
Славить как редкого гостя земное счастье.
Ой, моя песня, высмотри, вынюхай, вызнай
Между развалин и театральных складок,
Что ничего не случится с моей отчизной, —
Ибо искусство цветет там, где упадок.
Ой, как цветёт искусство, ища подачек
У пахана в законе и управленца!
В землю уткнулись слёзы моих заплачек, —
Им одуванчик — солнце и полотенце.

3

Ой, и куда это пух полетел с одуванчика,
Да неужели туда, где могилка голенька,
Где стала каменным пухом земля для мальчика, —
Он не успел дорасти до солдата и даже до школьника.
Ой, мой сыночек, до смерти в яслях простуженный,
Помнит ли он в раю мечтанья младенчества
Маменьке стать опорой, рыцарем — суженой
Да и защитой верною для отечества.
Ой, неужели до войн додумаемся компьютерных,
Если до бомбы додумались точности точечной -
Что мне еще ожидать от мозгов запудренных
Сгустками красной травы из земли развороченной -
Ой, мы не знаем уже, в лицо ли, в затылок ли
Дышит война. А пух летит не куда-нибудь —
К морю чужому уже, где глаза мои вымокли
От материнских напутствий в землю и на небо.

4

Ой, неужели я плачу круглыми сутками
По прошлогоднему снегу слепыми текстами
Здесь, где стоят одуванчики с незабудками
Возле кюветов, как женихи с невестами.
Скоро мужи поседеют, а жёны скукожатся.
Всякое прошлое будущего уверенней.
Ой, как натянута времени тонкая кожица:
Лучник пронзит — и весь воздух выйдет из времени.
Но для чего мне сдались троянские лучники -
Нет, не по ним, как дожди, мои слезы заладили!
Ой, ну кому на Руси целовать мне рученьки,
Чтобы в меня не целились, а погладили -
Да и кому на Руси броситься в ноженьки,
Чтоб берегли свои да и наши косточки
И расщепляли атомы осторожненько,
Как на лучины встарь расщепляли досточки.

5

Ой, отчего лягушка грустно заквакала,
Разве ей мало слёз моих, чтобы плавати -
Я еще третьего дня горько заплакала,
Ибо не стало чертей в омуте-заводи.
Лучше бы оставались в тихом во омуте,
Нет, повылазали, ходят вокруг да около —
Окна разбиты в сёлах, витрины — в городе.
Пыль поднялась и гарь, да и грязь зачмокала.
Ходят они меж нами и не стесняются,
Ходят кривыми да и прямыми дорожками,
А иногда и в наши тела вселяются
И притворяются встаньками да матрешками.
Ой, до чего вездесущи черти из омута!
Эти не снились и Федору Достоевскому.
Тихая заводь, точно подушка, вспорота, —
Ой, ни лягушке, ни мне спрашивать не с кого!
В нашем посёлке гуляет голь алкогольная, —
Жизненной школы проваленные заочники.
Мутной слезою плачет и лампа настольная, —
Ой, неужель засорились и света источники -

6

Будет мне плакать, будто занятий прочих
Нет у меня и нету иных умений.
Ой, помоги мне из слёз выбраться, Отче,
Чтобы увидеть Светлое Воскресенье.
В горестях жизни своей и чужой утопла,
Слёзная соль соли морской поедче.
Пусть мои очи высохнут, яко вобла,
Да и пускай отсохнут органы речи!
По морю только Ты идёшь, как по тверди,
А человек и по суше идёт, как по водам…
Ой, помоги мне не думать о жизни и смерти,
Пусть и в России идёт всё своим ходом.
Я для здоровых — тать, для хворых — хожалка.
Ой, украду платок носовой у богатой сватьи.
Ой, до чего ж себя мне сегодня жалко,
Я на помин заплачек пеку оладьи.

7

Ой, далеко до меня иве плакучей!
Слёзы мои, как небесные хляби, разверсты, —
И вертикальней дождей и морей зыбучей,
Ниже болота и выше сдобного теста,
Неисчислимей песков и приморской гальки
Да и покрепче осколков слонового бивня.
Плачу я в рукава, в подолы и в сандальки
И не могу отказаться от этого ливня, —
Да освежит он память о старых ранах,
Что мы наносим сами себе веками,
Да растолкает серу в ушных мембранах
И растолкует, что душу не мерят вершками.
Ой, до чего же жалко сердце державы,
Что от Японии самой и до Суоми
Кровь по сосудам толкало. Ой, от отравы —
От беловежских чернил память — как в коме.

8

Выплачу очи и речи лишусь от плача.
Ой, мне на свете жить почти невозможно, —
Ни от кого и ничего не пряча,
Я открываюсь перед людьми оплошно.
Так что кому не лень, тот меня клюнет
В самое темя, а в лучшем случае — в спину.
Так что кому не лень, тот в меня плюнет,
И от растерянности ширше я рот разину.
Ой, для чего из глаз выношу я слёзы,
Будто бы сор из избы, давно не метённой,
Или из ящика сумеречные прогнозы
Метеоролог с мимикою смущённой.
Ой, я не пальцем делана да и не лыком шита, —
Просто глупа, но это уже — от неба.
Голос мой колосится, как в поле жито,
Жалкие слёзы мои — дрожжи для хлеба.

9

Воплем мой плач сегодня разрежен,
Время растянуто, яко пружина.
Издали вижу: мой муж, мой Игорь, повержен,
Ой, без него возвращается с сечи дружина!
Рядом была бы, рану б его зашила,
Дырку в груди залатала б собственной кожей,
Сердце б свое князю пересадила,
Кровь моя той же группы, да и моложе.
Это вчера или вечность тому стряслося -
Ой, я века или сутки стою на башне -
Время спружинилось в солнечные колеса, —
Спицы идут на дно поминальной брашны.
Ой, я не вижу его могилы с зубчатой кровли,
Ой, может, вся вселенная стала пухом -
Плачут над кровлей звезды княжеской кровью,
По небу месяц плывет. Ой, плывет он, но кверху брюхом.

10

Слёз набралась по отмелям да по мелям, —
Плачу на все четыре стороны света:
Ой, люди добрые, голубь мира подстрелен, —
Как сквозь иголку, стрела сквозь сердце продета!
Ой, не пикассовский голубь, а тот, былинный, —
После потопа, на араратском рейде,
Голубь принес ковчегу вещую ветвь маслины.
В колокола, и в котлы, и в кастрюли бейте,
Жены солдат и воинственных миротворцев,
Женщины киллеров, матери террористов, —
Рухнет на все четыре стороны света солнце,
А от него не только огонь, но и пепел неистов!
Мир не спасётся уже задраенной шлюпкой! —
Так упреждаю стороны света четыре.
Вообразив себя овдовевшей голубкой,
Плачу о первом вестнике и о мире.

11
Ой, как пространство от вырубок поредело!
Время летит от нас, как заяц на роликах.
Ой, запускаю слёзы во все пределы,
Как запускали на царской охоте соколиков.
Не соблазняйтесь ловлей бульварных уток,
Ловчие слёзы мои, лесные сподвижники,
Вам ли не знать, что нам уже не до шуток, —
Жертвой была природа, а вышла в хищники.
Плавится полюс и океан Ледовитый,
Бьют по Европе с орех кокосовый градины.
Свежими фактами мы под завязку сыты, —
Ой, лесными пожарами обокрадены!

12

К плачу привыкла, будто к ружью лесничий.
Но по кому сегодня стрелять слезами -
Полдень июня в своем изумрудном величье,
Ой, с бирюзовыми между ветвей пазами.
Прячет в чехол лесничий свою двустволку,
Я же свой плач в глазные каналы прячу.
Вон и Москва не верит! — в слезах нет толку,
Да и чего в этой жизни переиначу -
Думать так выгодно циникам и ленивцам.
Я ж — трудоголик, подвинутый на заплачках.
Но подсвищу сегодня беспечным птицам
И помашу лимонницам в лёгких пачках.

Ой, отдохнуть от мыслей и мне не зазорно!
Если и плачет лес, то берёзовым соком.
Троица нынче. Выглядит лес соборно.
Радость дается по праздникам даже пророкам.

13

Ой, ты опять уподобилась старой скряге, —
Слезы роняешь, как мелочь какую в копилку,
Но они рифмой звенеть хотят по бумаге, —
И в голове звенят, и лезут в бутылку.
Копишь обиду, что нет неделю звоночка
По телефону из города со Стеною
Плача, где проживает родная дочка,
Прочно связав судьбу с почвой иною.
Ой, и тогда ты копила свою обиду
На отъезжающих: в тесном аэропорте,
Что не согласна, — не подавала виду,
Не голосила при всем при честном народе.
Но человек единственен, как и солнце.
И осветилась слезами ты покаянно:
Пусть человек живет там, где ему живётся, —
Мы на земле прописаны не постоянно.

14

Ой, мои слёзы-ливни, глаза мои тучи,
Как ни рядите, пьяно или тверёзо,
Вам не избегнуть истины неминучей —
Скоро вы станете инеем и морозом.
Ой, потому и по делу плачу, и праздно,
Что я готова к смеху не больше, чем скот к забою.
Плакать легко, а смеяться трудней гораздо, —
Крайняя степень отчаянья — смех над собою.
Ой, как бы жизни солнышко ни кадило,
Я, не одну в уме решая задачу,
Ой, не однажды до хохота доходила.
Так что еще немного пускай поплачу!

7 — 15 июня 2006

В холодном, неуютном зале
В пустынном аэропорту
Слежу тяжелыми глазами,
Как снег танцует на ветру.
Как на стекло лепя заплатки,
Швыряет пригоршни пера,
Как на посадочной площадке
Раскидывает веера.
На положении беглянки
Я изнываю здесь с утра.
Сперва в медпункте валерьянки
Мне щедро выдала сестра.
Затем в безлюдном ресторане,
Серьгами бедными блеща,
Официантка принесла мне
Тарелку жирного борща.
Из парикмахерской вразвалку
Прошел молоденький пилот…
Ему меня ничуть не жалко,
Но это он меня спасет.
В часы обыденной работы,
Февральский выполняя план,
Меня на крыльях пронесет он
Сквозь мертвый белый океан.
Друзья мои, чужие люди,
Благодарю за доброту.
… Сейчас вздохну я полной грудью
И вновь свободу обрету.
Как хорошо, что все известно,
Что ждать не надобно вестей.
Благословляю век прогресса
И сверхвысоких скоростей.
Людской благословляю разум,
Плоды великого труда
За то, что можно
Так вот, разом,
Без слов, без взгляда,
Навсегда!

В Средней Азии — безобразие
(Мне письмо передали с оказией):

Как воскресение — так землетрясение,
В аэропортах — столпотворение…

И если в Кении — наводнение,
То, скажем, в Сопоте — песнопения.

Грущу я в сумерки и в новолуние:
В Китае — жуткая маоцзедуния…

…Остановился вдруг на середине я:
В Каире жарко и насерединия.