Вчера до самой ночи просидел Я на кладбище, все смотрел, смотрел Вокруг себя; полстертые слова Я разбирал. Невольно голова Наполнилась мечтами; вновь очей Я не был в силах оторвать с камней. Один ушел уж в землю, и на нем Все стерлося… Там крест к кресту челом Нагнулся, будто любит; будто сон Земных страстей узнал в сем месте он… Вкруг тихо, сладко все, как мысль о ней_; Краснеючи, волнуется пырей На солнце вечера. Над головой Жужжа, со днем прощаются игрой Толпящиеся мошки, как народ Существ с душой, уставших от работ!.. Стократ велик, кто создал мир! велик! Сих мелких тварей надмогильный крик Творца не больше ль славит иногда, Чем в пепел обращенные стада - Чем человек, сей царь над общим злом, С коварным сердцем, с ложным языком-.
Полетела мысль Странствовать по свету. Друг не проколись, Это по секрету.
Мысль не выдавай, Вороны летают. Вот и Уругвай, А потом к Китаю.
Облетит весь мир, За одно мгновенье, Чтоб устроить пир Из стихотворений.
про мысли.
Автор: Василий Семенов
1
Дата: 28/12/2017
№ 118257
Спутались мысли
Спутались мысли под струны гитары, Зазвучал отношений начальный аккорд – Захотелось примерить покров Гибралтара И дать вдохновенью неправильный ход.
Душу тошнит от колкости песен, О присутствии страха напомнит вино. Стоит признаться – я неинтересен Для тех, кто не любит немое кино.
Голову давит больными вещами – Эликсир бесподобия в сердце разлит: Голову вправо – ангел вещает, Голову влево – чёрт говорит.
В этой главе обучения слепит Солнце резиново-влажной тоской, Но снежную бабу так и не слепят – Лишь снег зачерпнут онемевшей рукой…
Бросят уставшее мокрое тело На краю замерзать, у брезентовых врат – Мудрость страдает? Не в мудрости дело: Дарите тепло, а воздастся стократ!
Честность и искренность пыльные дни Раскидают по рингу горного плато, Но помыслить не могут и близко они, Что честность жестока, а искренность – свята…
про мысли.
Автор: Ермаков Олег Андреевич
1
Дата: 27/02/2019
№ 120995
Жизнь твоя
Жизнь человека У каждого своя. Сложится веком И картина твоя.
Будут в ней мысли Улетать на ветру. Не спросят у жизни, Придут ко двору.
Может понятны, А может пустые. Главное, внятно И не холостые.
Как человек разумной середины, Он многого в сей жизни не желал: Перед обедом пил настойку из рябины И чихирем обед свой запивал. У Кинчерфа заказывал одежду И с давних пор (простительная страсть) Питал в душе далекую надежду В коллежские асессоры попасть, — Затем, что был он крови не боярской И не хотел, чтоб в жизни кто-нибудь Детей его породой семинарской Осмелился надменно попрекнуть.
Был с виду прост, держал себя сутуло, Смиренно всё судьбе предоставлял, Пред старшими подскакивал со стула И в робость безотчетную впадал, С начальником ни по каким причинам — Где б ни было — не вмешивался в спор, И было в нем всё соразмерно с чином — Походка, взгляд, усмешка, разговор. Внимательным, уступчиво-смиренным Был при родных, при теще, при жене, Но поддержать умел пред подчиненным Достоинство чиновника вполне; Мог и распечь при случае (распечь-то Мы, впрочем, все большие мастера), Имел даже значительное нечто В бровях…
Теперь тяжелая пора! С тех дней, как стал пытливостью рассудка Тревожно-беспокойного наш век Задерживать развитие желудка, Уже не тот и русский человек. Выводятся раскормленные туши, Как ни едим геройски, как ни пьем, И хоть теперь мы так же бьем баклуши, Но в толщину от них уже нейдем. И в наши дни, читатель мой любезный, Лишь где-нибудь в коснеющей глуши Найдете вы, по благости небесной, Приличное вместилище души.
Но мой герой — хоть он и шел за веком — Больных влияний века избежал И был таким, как должно, человеком: Ни тощ, ни толст. Торжественно лежал Мясистый, двухэтажный подбородок В воротничках, — но промежуток был Меж головой и грудью так короток, Что паралич — увы! — ему грозил. Спина была — уж сказано — горбата, И на ногах (шепну вам на ушко: Кривых немножко — нянька виновата! ) Качалося солидное брюшко…
Сирот и вдов он не был благодетель, Но нищим иногда давал гроши И называл святую добродетель Первейшим украшением души. О ней твердил в семействе беспрерывно, Но не во всем ей следовал подчас И извинял грешки свои наивно Женой, детьми, как многие из нас.
По службе вел дела свои примерно И не бывал за взятки под судом, Но (на жену, как водится) в Галерной Купил давно пятиэтажный дом. И радовал родительскую душу Сей прочный дом — спокойствия залог. И на Фому, Ванюшу и Феклушу Без сладких слез он посмотреть не мог…
Вид нищеты, разительного блеска Смущал его — приличье он любил. От всяких слов, произносимых резко, Он вздрагивал и тотчас уходил. К писателям враждой — не беспричинной — Пылал… бледнел и трясся сам не свой, Когда из них какой-нибудь бесчинный Ласкаем был чиновною рукой. За лишнее считал их в мире бремя, Звал книги побасенками: «Читать — Не то ли же, что праздно тратить время - А праздность — всех пороков наших мать» — Так говорил ко благу подчиненных (Мысль глубока, хоть и весьма стара) И изо всех открытий современных Знал только консоляцию…
Пора Мне вам сказать, что, как чиновник дельный И совершенно русский человек, Он заражен был страстью той смертельно, Которой все заражены в наш век, Которая пустить успела корни В обширном русском царстве глубоко С тех пор, как вист в потеху нашей дворни Мы отдали… «Приятно и легко Бегут часы за преферансом; право, Кто выдумал — был малый c головой» — Так иногда, прищурившись лукаво, Говаривал почтенный наш герой. И выше он не ведал наслаждений… Как он играл-… Серьезная статья! Решить вопрос сумел бы разве гений, Но так и быть, попробую и я.
Когда обед оканчивался чинный, Крестясь, гостям хозяин руки жал И, приказав поставить стол в гостиной, С улыбкой добродушной замечал: «Что, господа, сразиться бы не дурно - Жизнь коротка, а нам не десять лет! » Над ним неслось тогда дыханье бурно, И — вдохновен — он забывал весь свет, Жену, детей; единой предан страсти, Молчал как жрец, бровями шевеля, И для него тогда в четыре масти Сливалось всё — и небо и земля!
Вне карт не знал, не слышал и не видел Он ничего, — но помнил каждый приз… Прижимистых и робких ненавидел, Но к храбрецам, готовым на ремиз, Исполнен был глубокого почтенья. При трех тузах, при даме сам-четверт Козырной — в вист ходил без опасенья. В несчастье был, как многие, нетверд: Ощипанной подобен куропатке, Угрюм, сердит, ворчал, повеся нос, А в счастии любил при каждой взятке Пристукивать и говорил: А что-с-"
Острил, как все острят или острили, И замечал при выходе с бубен: «Ну, Петр Кузмич! недаром вы служили Пятнадцать лет — вы знаете закон! Валетов, дам красивых, но холодных Пушил слегка, как все; но никогда Насчет тузов и прочих карт почетных Не говорил ни слова…
Господа! Быть может, здесь надменно вы зевнете И повесть благонравную мою В подробностях излишних упрекнете… Ответ готов: не пустяки пою!
Пою, что Русь и тешит и чарует, Что наши дни — как средние века Крестовые походы — знаменует, Чем наша жизнь полна и глубока (Я не шучу — смотрите в оба глаза), Чем от „Москвы родной“ до Иртыша, От»финских скал" до «грозного Кавказа» Волнуется славянская душа! !..
Притом я сам страсть эту уважаю, - Я ею сам восторженно киплю, И хоть весьма несчастно прикупаю, Но вечеров без карт я не терплю И, где их нет, постыдно засыпаю…
Что ж делать нам-. Блаженные отцы И деды наши пировать любили, Весной садили лук и огурцы, Волков и зайцев осенью травили, Их увлекал, их страсти шевелил Паратый пес, статистый иноходец; Их за столом и трогал и смешил Какой-нибудь наряженный уродец. Они сидеть любили за столом, И было им и любо и доступно Перепивать друг друга и потом, Повздоривши по-русски, дружелюбно Вдруг утихать и засыпать рядком. Но мы забав отцов не понимаем (Хоть мало, всё ж мы их переросли), Что ж делать нам-. Играть!.. И мы играем, И благо, что занятие нашли, - Сидеть грешно и вредно сложа руки…
В неделю раз, пресытившись игрой, В театр Александринский, ради скуки, Являлся наш почтеннейший герой. Удвоенной ценой за бенефисы Отечественный гений поощрял, Но звание актера и актрисы Постыдным, по преданию, считал. Любил пальбу, кровавые сюжеты, Где при конце карается порок… И, слушая скоромные куплеты, Толкал жену легонько под бочок.
Любил шепнуть в антракте плотной даме (Всему научит хитрый Петербург), Что страсти и движенье нужны в драме И что Шекспир — великий драматург, - Но, впрочем, не был твердо в том уверен И через час другое подтверждал, - По службе быв всегда благонамерен, Он прочее другим предоставлял.
Зато, когда являлася сатира, Где автор — тунеядец и нахал — Честь общества и украшенье мира, Чиновников, за взятки порицал, - Свирепствовал он, не жалея груди, Дивился, как допущена в печать И как благонамеренные люди Не совестятся видеть и читать. С досады пил (сильна была досада! ) В удвоенном количестве чихирь И говорил, что авторов бы надо За дерзости подобные — в Сибирь! …
Жаль мне тех, чья гибнет сила Под гнетущим игом зла; Жаль мне тех, кого могила Преждевременно взяла; Тех бойцов с душою чистой, Мысли доблестных вождей, Что дорогою тернистой Бодро к цели шли своей С словом пламенным пророка, Пробуждающим от сна; Я скорблю о них глубоко, Свято чту их имена.
Но и вас мне жаль порою, Изнемогших на пути: Не хотели вы с толпою Ослепленною брести, Но не в силах были благу Ближних жертвовать собой; Дух ваш гордость и отвагу — Всё утратил пред бедой. Жаль мне вас: я знаю, совесть Часто шепчет вам укор; Вашей молодости повесть Вам слезой туманит взор. В вашем сердце боязливом Не угасли стыд и честь; Знаю я, благим порывам И теперь к вам доступ есть. Но над вами полной власти Не иметь им никогда, Потому что сила страсти Сердцу вашему чужда. И идете вы, склоняя Грустно голову свою, Но в душе благословляя Честно гибнущих в бою.
Жаль мне вас… Но есть иные — И бесчисленны они, — Что на подвиги благие Тоже шли в былые дни; Но высокие стремленья В жертву пошлости людской Принесли без сожаленья, Преклонившись пред толпой. Честной мысли изменили, Братьев продали своих, И позором их клеймили, И швыряли грязью в них. Эта дышащая злобой И предательская рать Будет ненависть до гроба В честных душах пробуждать!
Ах, чудное небо, ей-Богу, над этим классическим Римом! Под этаким небом невольно художником станешь. Природа и люди здесь будто другие, как будто картины Из ярких стихов антологии древней Эллады. Ну, вот, поглядите: по каменной белой ограде разросся Блуждающий плющ, как развешанный плащ иль завеса; В средине, меж двух кипарисов, глубокая темная ниша, Откуда глядит голова с преуродливой миной Тритона. Холодная влага из пасти, звеня, упадает. К фонтану альбанка (ах, что за глаза из-под тени Покрова сияют у ней! что за стан в этом алом корсете! ) Подставив кувшин, ожидает, как скоро водою Наполнится он, а другая подруга стоит неподвижно, Рукой охватив осторожно кувшин на облитой Вечерним лучом голове… Художник (должно быть, германец) Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданно В их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля, Что я срисовал в то же время и чудное небо, И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона, Альбанок и даже — его самого с его кистью!
Земля цвела. В лугу, весной одетом, Ручей меж трав катился, молчалив; Был тихий час меж сумраком и светом, Был легкий сон лесов, полей и нив; Не оглашал их соловей приветом; Природу всю широко осенив, Царил покой; но под безмолвной тенью Могучих сил мне чуялось движенье.
Не шелестя над головой моей, В прозрачный мрак деревья улетали; Сквозной узор их молодых ветвей, Как легкий дым, терялся в горней дали; Лесной чебер и полевой шалфей, Блестя росой, в траве благоухали, И думал я, в померкший глядя свод: Куда меня так манит и влечет -
Проникнут весь блаженством был я новым, Исполнен весь неведомых мне сил: Чего в житейском натиске суровом Не смел я ждать, чего я не просил — То свершено одним, казалось, словом, И мнилось мне, что я лечу без крыл, Перехожу, подъят природой всею, В один порыв неудержимый с нею!
Но трезв был ум, и чужд ему восторг, Надежды я не знал, ни опасенья… Кто ж мощно так от них меня отторг - Кто отрешил от тягости хотенья - Со злобой дня души постыдный торг Стал для меня без смысла и значенья, Для всех тревог бесследно умер я И ожил вновь в сознанье бытия…
Тут пронеслось как в листьях дуновенье, И как ответ послышалося мне: Задачи то старинной разрешенье В таинственном ты видишь полусне! То творчества с покоем соглашенье, То мысли пыл в душевной тишине… Лови же миг, пока к нему ты чуток, - Меж сном и бденьем краток промежуток!
И сидя на месте, не нахожу себе места. Пурпур и золото — царственно и скандально На фоне мокрого неба цвета асбеста. Кто говорит, что обратно пропорционально Время пространству, того не срывало с насеста,
Того не несло, как с этих деревьев лохмотья. Время летит, но разве листок не время, Хоть и летит не по своей охоте - Да и моя обувка разве не стремя, В особенности при головной ломоте.
Голову ломит от мыслей, что надо вскоре Свидетельство предъявлять о твоей кончине И прилагать к нему в нотариальной конторе Множество справок. Словно бы смерть твоя ныне Мероприятие некое, а не горе.
Снова бреду я к могиле с охапкою клена, Чтобы на черный гранит положить тебе пурпур. Голову ломит и давит асбест небосклона. Громко орет ворона в картавый свой рупор Что-то про вечный сон. А вечность бессонна.
Возвратись из села, Где, не ведая зла, Спал художник до наших времен, Сей угрюмый старик Надевает парик, И спешит в Академию он.
Не огромный этюд — До этюдов ли тут! — Отставной академик несет. Не несет на эффект Превосходный проект — Плод упорных и долгих работ.
Но с туманным лицом Пред знакомым крыльцом Он вздохнул, покачав головой; Весь он пылью покрыт. Лишь в кармане торчит Карандаш двадцатифутовой.
Вот по залам идет, И бежит с него пот, Точно в душу закрался недуг; Пред картиною Ге [1] Он в здоровой ноге Боль подагры почувствовал вдруг.
Побледнев и дрожа (Видят все сторожа), Он изрек, задыхаясь от слез: «Даже в землю славян Ты, проклятый Ренан [2], Непотребные мысли занес!..
О, разврат! О, содом! » — И глядит он кругом, Он знакомого стража зовет, И седой инвалид, Что у двери стоит, На призыв его, молча, идет.
— «Объясни же мне, страж, Я забрался куда ж - Зала эта — не та, что была… Пусть ты несколько прост, Пусть высокий твой рост В три погибели старость свела,
Но — я вижу — душа У тебя хороша, Лжи не знает твой честный язык. Расскажи же сейчас, Что случилось у вас - Расскажи мне всю правду, старик! »
— «Что сказать! Как всегда И в былые года, Значит, выставку нонче стерег, Да смотрел на господ, Чтоб никто в этот год Тут в калошах шататься не мог.
Аж измучился весь… А об выставке здесь Много толков наслышался… Что ж!.. Все пустая молва! И шальные слова Я давно уж не ставлю и в грош.
Вот Отела у всех Был здесь поднят на смех, А картина, как есть, - первый сорт, Аль вон та, у окна — (Литовченки она) [3], Где за барышней гонится черт.
Все смеялись… Эге!.. Чем же хуже он Ге - И чему тут дивилась толпа - И разинувши рот, Собирался народ-. Значит, публика стала глупа…
И художников нет. Был у нас здесь совет, Рассуждать собирались не раз. Для программ, говорят, Вот для наших ребят, Что с натурщиком шляются в класс.
Без задачи нельзя ж!.. Каждый пустится в блажь И начальство сконфузит — поди! Знаю я, - хоть солдат: — То пиши, что велят, Как указано, кистью води.
Заседает совет, Думал долго, аль нет, Но придумал же штуку — и вот Всем поставил на вид: Так и так, говорит, Напишите, примерно, развод.
Чтобы был на плацу Молодец к молодцу, И „уру“ все кричали зараз… Вот придуман чертеж И зовут молодежь Получать от начальства заказ.
И стряслась тут беда. Собрались господа (Всем им, значит, писать на медаль), Все стоят да молчат, А один депутат Стал вперед да и вывел мораль.
Дескать, видите ль, нам Не угодно программ, Сами выберем… как бишь… сюжет. По заказу опять Не хотим мы писать И отставки представим в совет.
Все и эдак и так, Но тринадцать бумаг Молодежь от себя подает, И из залы потом Все тринадцать гуртом Вышли вон да и марш из ворот.
Весь совет онемел. Даже я побледнел И стоял у дверей сам не свой; Точно дюжина львов, Б[руни] [4], В[ен]иг [5] и Л[ьв]ов [6] Заревели и подняли вой.
А профессор наш Т[о]н [7] Говорить стал не в тон, Кто ж оказии эдакой ждал!..» — «Нет, безумный старик, Лжет твой старый язык — Ты неправду одну рассказал.
От конкурсных картин Ученик ни один Отказаться не смеет теперь, Он не может уйти, Не собьется с пути. Не дерзнет рассуждать он, поверь».
— «Нет, не чудилось мне, Я стоял при огне — В коридоре горят фонари; Все художники вкруг Собралися — и вдруг Разбрелись по домам до зари».
—
За Невою есть дом, Заколочен кругом, Точно гроб позабытый стоит; Престарелый народ В этом доме живет И дичится людей и молчит.
Этот дом, чей же он - Кто с давнишних времен В нем живет и не выйдет на свет - То — завещанный нам Академии храм, То — его одинокий совет.
[1] Н. Н. Ге (1831-1894) — русский художник. [2] Э. Ж. Ренан (1823-1892) — французский историк религии, философ-идеалист. [3] А. Д. Литовченко (1835-1890) — художник, участник группы «передвижников». [4] Ф. А. Бруни (1799-1875) — художник, ректор Академии художеств по отделу живописи и ваяния. [5] К. Б. Вениг (1830-1908) — профессор портретной живописи Академии художеств. [6] А. Ф. Львов (1820-1895) — конференц-секретарь Академии художеств. [7] К. А. Тон (1794-1881) — профессор Академии художеств.
Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе Руки свои опустив. Голову тихо склоня, Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза, Было лицо его мне так знакомо, и было заметно, Что выражалось на нем, - в жизни такого Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья Пламень на нем; не сиял острый ум; Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью Было объято оно: мнилося мне, что ему В этот миг предстояло как будто какое виденье, Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: Что видишь -
В улику неправд был Израилю дан Предтеча — креститель Христа — Иоанн. «О Ирод, — взывал он, — владыко земной! Преступно владеешь ты братней женой». Глагол Иоанна тревожил царя Досадным укором, но, гневом горя, Царь Ирод смирял свое сердце над ним — Зане Иоанн был народом любим, — И долго в темнице предтеча сидел, И царь над ним казни свершать не хотел, — Тем паче, что в дни испытаний и бед Нередко его призывал на совет.
И молчит Иродиада, Втайне яростью дыша, — В ней глубоко силу яда Скрыла женская душа. Лишь порой, при том укоре, Вдруг в чертах ее и взоре Проявляется гроза. Жилы стянуты над бровью, И отсвечивают кровью В злобном выступе глаза.
Месть ехидны палестинской Зреет… Мысль проведена — И усмешкой сатанинской Осклабляется она. О пророк! За дерзновенье Ждет тебя усекновенье. За правдивые слова, За святую смелость речи — У крестителя-предтечи Отсечется голова!
В царский праздник пир был велий. Вечер. Трапеза полна. Много всяческих веселий, Много брашен, пряных зелий И янтарного вина. Весел Ирод, — царской лаской Взыскан двор… Но царь глядит, — Кто ему искусной пляской В этот вечер угодит - Струн кимвальных мириады Потряслись… Отверзлась дверь — И внеслась Иродиады Соблазнительная дщерь.
Пляшущая плавает роз в благоухании, В пламени зениц ее — сила чародейская, Стан ее сгибается в мерном колыхании — Стройный, как высокая пальма иудейская; Кудри умащенные блещут украшеньями Перлов, камней царственных, радужно мерцающих; Воздух рассекается быстрыми движеньями Рук ее, запястьями звонкими бряцающих. Вихрем вдруг взвилась она — и, взмахнув Прельстительно Легкими одеждами звездно-серебристыми, Стала вдруг поникшая пред царем почтительно, Взор потмив ресницами трепетно-пушистыми.
И плясавшую так чудно Царь готов вознаградить, И клянется безрассудно Ей — что хочет — подарить. Требуй, дочь Иродиады, Той убийственной награды, Что утешна будет ей — Злобной матери твоей! «Царь! Ты видел пляску-чудо, Так обет исполни ж свой — Подавай плясунье блюдо С Иоанна головой!
И, пустивший зло в огласку, Вестник правды меж людей Заплатил за эту пляску Честной кровию своей! Пусть ликует в силах ада На земле Иродиада! В божьем небе твой престол. Здесь безглавье есть венчанье За святое немолчанье, За торжественный глагол.
Пляска смерти завершилась, — Голова усечена. Кончен пир. Угомонилась Змеедушная жена. Но рассказывали люди, Что святая голова Повторяла и на блюде Те же смелые слова.
На несгораемом костре Немыслимой любви. В. МаяковскийЛицом к ресторану «София» Застыл Маяковский в Москве: Чугунные мысли какие В недвижной его голове -
Воскреснуть он был наготове, Верзила, отлитый в чугун, Немыслимых нынче любовей Трагический раб и трибун.
Гитара — посмертная кара - Прикажешь стреляться опять, Когда Окуджава с гитарой Себя и не думал смирять -
Когда, точно пол ресторана, Качнулась держава — держись! — И юноши делать на станут С кого ты советовал жизнь;
Когда разгулялось… И ломка Сегодня в России, в иной…
Разбилась любовная лодка, Но вечно плывет под луной…
